И нет этому конца

Этих настроений, хотя и в меньшей степени, не избежали и остальные участники рейда. Но так как «черную пехоту» и выздоравливающих трудно было чем-либо удивить, а держать себя в руках они умели, то внешне у них это почти не проявлялось.

Не поддавался унынию и Борис. Просто голова у него была занята другим. Думая о себе, он в то же время не переставал думать о бригаде, о медсанвзводе, о том, хватит ли там до его возвращения перевязочных материалов и как они выйдут из положения, когда кончатся бинты и вата: займут ли у соседей или же пустят в ход простыни, реквизированные у местного населения. Второе более вероятно: соседей может не оказаться, а простыней… а простыней там сколько угодно. Надо будет только нарезать на ленты и продезинфицировать… И почему-то видел перед собой очень ясно Юрку — чистенького, аккуратненького, со сверкающими золотом погонами, с надраенными до блеска пуговицами. Не в меховой безрукавке, как обычно, а этаким пай-мальчиком, адъютантом с обложки журнала.

А машины все шли и шли…

Десятки машин — и ни одной из их бригады… Нет, прозевать, не заметить они не могли. Что-что, а отличительные знаки своего соединения — два раздельных полукруга и рядом единицу на дверце кабины и заднем борту — они бы увидели мигом.

У Лелеки в чемоданчике оказался театральный бинокль. Капельмейстер навел его на машины, застрявшие на пахоте.

— В театре военных действий. Акт первый, — усмехнулся Борис.

— Да в него ни хрена не видно, — сказал Осадчий. — Чего ты в него видишь?

— Все, милый.

— А эту дулю видишь? — показал кукиш Осадчий.

— Из всех дуль, которые мы видели от тебя как начальника снабжения, эта самая маленькая…

Ответ был не в бровь, а в глаз, и Борис рассмеялся.

Осадчий посмотрел на него и буркнул:

— Интеллигентки, мать вашу!..

Лелеко ответил улыбочкой. Вернее, тремя улыбочками в три адреса — Бориса, ребят и, наконец, самого Осадчего, который на этот раз демонстративно промолчал.

Рядом прошли две машины соседней бригады. Два раздельных полукруга и тройка.

Зампотех обернулся:

— Что, не видно?

— Пока нет, товарищ гвардии подполковник, — ответил, опустив бинокль, Лелеко.

— Странно, — негромко произнес Борис.

— Что странно? — быстро отозвался зампотех.

— Что нет машин…

— Они могут выходить из окружения и той дорогой! — кивнул подполковник головой куда-то в сторону. — Смотрите по карте.

Он вынул из кармана шинели сложенную в несколько раз двухверстку и развернул ее перед офицерами.

— Вот Лауцен. Вот наша дорога. А вот вторая. Сложнее, но короче! — Его толстый волосатый палец ничего не искал и был предельно точен. — Они вполне могут выходить здесь. А?

Он поднял на Бориса свои большие выпуклые глаза.

— Да, могут, — согласился Борис. — Если…

— Что если?

— Если осталось кому выходить.

С осуждением глядя на Бориса, подполковник заметил:

— Доктор, я бы не решился лечь на операцию к врачу, который всегда ожидает худшего. — И он медленно сложил карту.

Борис расстроился. Это был упрек и выговор одновременно. Обиднее всего — от командира, которого он уважал и чьим расположением к себе дорожил. И нисколько не становилось легче оттого, что сам пример вроде бы и не имел к нему прямого отношения: все-таки он был военфельдшером, а не врачом и, естественно, операций не делал. А с другой стороны, он никакой вины за собой не чувствовал, сказал лишь то, что тревожило его и о чем думали все, не исключая, возможно, и самого подполковника. Да и, честно говоря, он не видел серьезных причин сожалеть о сказанном и поэтому быстро успокоился. Но неприятный осадок все равно остался.

Вдруг зампотех воскликнул:

— Стой!

Хусаинов резко остановил «доджик». Подполковник спрыгнул на землю и бросился к встречной машине — шикарному «хорьху», густо заляпанному грязью.

— Наши? — спросил один из младших лейтенантов.

— Нет, чужие, — ответил Осадчий.

Оттуда тоже заметили Рябкина и остановили машину. В ней было несколько офицеров. Одному из них, сидевшему впереди, подполковник долго и крепко жал руку.

— Кто это? — поинтересовался Лелеко.

— Зампотех сто тридцать второй, — ответил Хусаинов, знавший всех зампотехов корпуса.

— Всего-то! — усмехнулся Лелеко.

— Герой Советского Союза! — ахнул один из младших лейтенантов.

— А ты откуда знаешь? — недоверчиво спросил у него товарищ.

— Он расстегнул шинель, и я увидел Золотую Звезду!

— Вам повезло, дорогой.

Опять Лелеко. Ему прямо не дают покоя эти два паренька. Тот, кто заговорил о Герое, покраснел — понял, что над ним подсмеиваются.

Но Лелеке все мало:

— Подумать только: встретить на фронте живого Героя!

Оба новичка готовы были провалиться сквозь землю. В самом деле — так опростоволоситься!

«Еще слово, и я его обрежу!» — решил Борис.

— Да их здесь не меньше…

Но фразу закончил уже Борис:

— …чем капельмейстеров, вы хотите сказать?

Быстрый удивленный взгляд в его сторону и неопределенная улыбка на тонких губах.

Лица у обоих пареньков вытянулись, и они молча переглянулись.

— Вы так думаете? — запоздало и кисло сыронизировал Лелеко.

— Разумеется, товарищ главный капельмейстер бригады, — сказал Борис, четко произнося каждое слово.