«И я ищу, ищу, ищу». Судьба советского офицера

– Что верно, то верно, – согласился Порошин. – Так я и не отказываюсь. Просто даётся нелегко. Вот приедешь к нам в Пятигорск, поможешь. Может быть, и дело пойдёт быстрее. В этом году собираешься?

Теремрин ответил не сразу. В этом году он действительно собирался в Пятигорск, но собирался не один, а с Татьяной. И вдруг подумал, что не может он с нею ехать в этот город, никак не может.

Ответил неопределённо:

– Собираться собираюсь… Да вот только отпуск будет, скорее всего, где-то в октябре. Это связано со сдачей в производство очередного тома «Последних писем с фронта».

Он не слишком кривил душой, поскольку том действительно предстояло сдать до осени, с таким расчётом, чтобы он вышел к очередной годовщине Великой Октябрьской Социалистической революции. Всё ещё работали «к празднику». Следующий том предстояло подготовить ко Дню Победы.

– Ну, осенью, так осенью, – сказал Порошин. – У нас осенью ещё лучше, чем летом.

– Уж это я изучил, – ответил Теремрин. – Не приходилось бывать только с января по апрель, причём ни разу. А во все остальные месяцы отдыхал. Даже в июле однажды… Жарко!.. Давно уж это было. Помню, когда возвращался, подъезжал к Москве в день закрытия Олимпиады… Даже видел в предвечернем небе салют вдали, в районе Лужников.

– А мишку? – спросила Елизавета.

– И мишку видел, – улыбнувшись, сказал Теремрин. – Правда, уже дома, по телевизору. От Люблино нельзя было рассмотреть. Далековато. Салют – другое дело. Он гремел и сверкал как раз тогда, когда поезд проходил через Люблино и Текстильщики. Помню, все прильнули к окнам… Я ехал один в купе… В любимом своем «СВ».

– Давно это было, – задумчиво повторил Порошин фразу Теремрина. – Впрочем, разве ж давно? Десяток лет… Кажется, что давно, потому что невероятно изменился мир. А мы вот с Афанасием Ивлевым не виделись действительно давно. Если взять кадетский корпус, то более семидесяти лет, а если короткие встречи в гражданскую войну, то чуть поменьше. Семь десятков лет! А ведь, словно вчера носил я кадетскую форму! Да, когда память сквозь годы возвращает нас к чему-то важному, всё стирается, что было между двумя точками – такими как учёба в корпусе и предстоящая сегодня встреча. Заметил, наверное?

– Заметил… как не заметить!? – сказал Теремрин. – Кстати, в начале восьмидесятых, так случилось, что три года подряд ездил, то в санаторий «Эшери», что под Сухуми, то в санаторий «Крым», то в Феодосийский. Приехал потом в Пятигорск, вышел на платформу – и словно не уезжал!

За разговорами незаметно добрались до Владимира.

– Ну а теперь можно через Горький, а можно – через Муром. Через Муром короче, но там понтонный мост работает, то в одну, то в другую сторону, – рассказал Теремрин. – Придётся ждать очереди.

– Через Муром лучше, – заметила Елизавета. – Дорога живописнее. Так, Дмитрий Николаевич?

– Если женщина просит, разве откажешь!? Поворачиваем на Муром! – решил Теремрин.

Уже свернув с Горьковского шоссе, сделали короткий привал, чтобы перекусить. И Теремрин взял с собой кое-что, да и у Елизаветы осталось что-то с дороги.

Съехали на просёлок, убегающий в молодой березняк. Выбрали полянку. Сочная зелень обступила со всех сторон. Пахло мхом, грибами… Чудный лесной воздух завораживал, но ещё более завораживало присутствие необыкновенно красивой женщины, которая была в самом расцвете сил, и не могла не волновать воображение такого мужчины, каким был наш герой. Впрочем, он любовался, потому что не мог не любоваться. И его восторг вовсе не означал, что меркнет его любовь к Татьяне. Никаких планов даже в самом зародыше не было у него в отношении Елизаветы.

Нашли небольшой взгорок, чтобы удобнее сидеть. Теремрин достал из багажника и расстелил плотное покрывало. Елизавета быстро разложила нехитрую снедь. Уселись вокруг этого импровизированного стола.

Теремрин смотрел на Елизавету и вспоминал приезд её минувшей осенью, вспоминал свой необыкновенно яркий сон, и её улыбку, которую увидел, когда открыл глаза, вспоминал свои волнения, минуты прощания на вокзале, вспоминал слова, сказанные ею, когда уже поезд отходил от перрона Курского вокзала. Он старался прогнать воспоминания, но они цепко держали его в своих тисках.

– Хороша природа Северного Кавказа, – сказал Порошин, задумчиво озирая лесную поляну – ельник, обступивший её с одной стороны, и молодой березняк – с другой. – Но разве сравнится с Подмосковьем – краем белоствольных берёз, зелёных дубрав, тихих речек, тихих и спокойных затонов!?