И я ему не могу не верить…

Денисов отчетливо понял, что необходимо сделать и почему выбор атамана пал на оренбуржцев. На совести этого полка кровь не сотен, а тысяч коммунистов, советских работников, сочувствующих Советской власти и просто бедняков. Опьяненные кровью анненковские головорезы истребляли всех, кто попадал им под горячую руку. Надписи на вагонах, орудийных лафетах призывали: «Руби направо и налево!» Они как бы узаконивали жесточайший террор. Анненкова повсюду сопровождал «вагон смерти». Кто в него попадал, живым оттуда не выходил. Самые жестокие, самые зверские карательные акции колчаковское правительство поручало Анненкову. Это он по распоряжению военного министра омского правительства Иванова-Ринова зарубил 87 делегатов крестьянского съезда Славгородского уезда. Это он дотла сжег село Черный Дол, поднявшее восстание против Колчака. Это по его приказу головорезы ворвались в непокорное село Черкасское и с ходу уничтожили две тысячи человек.

В Усть-Каменогорске Анненков отобрал из заключенных в крепости тридцать партийных и советских работников и вывез в Семипалатинск. Все они были выведены к проруби на Иртыше и утоплены. В районе Семипалатинска солдаты бригады генерала Ярушина отказались выступить против крестьян, осмелившихся взяться за оружие, чтобы защитить себя. Анненковский полк разоружил бригаду, солдат вывели в камышовые заросли. Все они были расстреляны…

Джунгарские Ворота — это почти всегда ветер. Зимой свирепый и пронизывающий. Люди Анненкова мерзли, пытаясь укрыться за конями. Надо бы разжечь костры, но где взять хотя бы хворост? В душе они кляли брата-атамана за то, что сделал привал. Китай-то рядом, как-нибудь уж добрались бы до этого места, конечного пункта похода. Кое-кто открыто призывал повернуть назад, разве можно родину покидать, неужто мы нехристи, да и кто нас ждет в Китае? И тут раздался сигнал сбора.

Перед сгрудившимися казаками предстал сам атаман-брат. Его речь была недолгой. Хорошо поставленным голосом с оттенком напущенной грусти он сказал:

— Славные бойцы! Два с половиной года мы с вами дрались против большевиков… Теперь мы уходим… вот в эти неприступные горы и будем жить в них до тех пор, пока вновь не настанет время действовать… Слабым духом и здоровьем там не место. Кто хочет остаться у большевиков, пусть остается. Не бойтесь ничего и ждите нашего возвращения. От нас же, кто пойдет с нами, возврата не будет. Думайте и решайте теперь же!

От этих слов одни казаки ожили, приосанились, подтянулись поближе к атаману, давая ему понять, что готовы за ним хоть в огонь, хоть в воду. Это были главным образом те, кому все дороги назад были отрезаны. Другие тоже радовались: атаман-брат отпускает их без обиды домой. Словно чуя недоброе и в надежде предотвратить его, спешили уверить Анненкова:

— Не суди нас, атаман-брат, что мы уйдем от тебя. Но мы клянемся тебе, что не встанем в ряды врагов твоих!

Те, кто собрался домой, один за другим подходили к восседавшему на коне атаману-брату и на прощанье целовали стремя. Что делать с винтовками? Они теперь не нужны. Атаман приказал освободить первую же попавшуюся на глаза повозку: «Складывайте в нее, может, нам еще пригодятся».

И вот уже длинная цепочка конников потянулась в обратный путь. Но дошли они только до ближайшего небольшого ущелья. Все, кто ушел от Анненкова, полегли здесь…

За узкой полоской затуманенного зимнего горизонта — Китай. Виднелись дымки над фанзами. Там — укрытие и надежда. Анненков хотел въехать в Китай как сила организованная, способная на многое. Казаки лихо заломили папахи, подтянули подпруги, обтерли запорошенных коней, стряхнув снег с башлыков, сели в седла.

— Развернуть знамя! — приказал Анненков.

Знаменщики вынули из чехла штандарт, натянули на древко. На ветру вяло затрепетало изрядно помятое черное полотнище со зловещей эмблемой Отдельной Семиречен-ской армии — черепом со скрещенными костями и словами: «С нами Бог!»

Под этим знаменем и въехали анненковцы в первую китайскую деревню. Их, разумеется, никто не встречал. Напуганные таким нашествием, китайцы, прослышанные о зверствах в Семиречье, укрылись в фанзах. В разные стороны из-под конских копыт разбегались куры. Только один индийский петух, подняв ногу, замер на месте, разглядывая круглым глазом странных пришельцев. Их путь лежал дальше, в синьцзянский пограничный город Урумчи.

* * *

Вячеслав Рудольфович уже давно должен был быть на месте. Значит, его задержало что-то важное — так размышлял Артузов, вглядываясь в темную августовскую ночь. Он подошел к столу, перевернул листок перекидного календаря. «Ого! Уже тридцатое число!» — удивился Артур Христианович. Выходит, конец лету. Он сел на стул, чуть поддернув хорошо отглаженные брюки, придвинул кипу бумаг. Выбрал несколько листков, начал читать. Это были протоколы судебного заседания по делу Савинкова. Он живо представил его, невысокого, лысоватого, с маленькими пронзительными глазами, хорошо владеющего словом.