i f36931a51be2993b

  Поймав хмурый взгляд конвоира, Ирия поспешно отдернула руку. Еще решат, что собралась сигануть в воду. И свяжут...

  Пленница прыгнула бы обязательно. Рискнула бы. Но в лодке торчит десяток леонардитов, готовых не дать преступнице сбежать от уготованной судьбы. Эти мигом выловят "подлую отцеубийцу"!

  Папа...

  ...Бурая кровь на ковре, на одежде. Кровь из родного сердца...

  Дочь спала и болтала с призраками, а отца убивали. Может, теперь поделом ей?

  Сегодня нет ветра. Ни ветра, ни ряби на волнах. Траурная тишина.

  Всю ночь и весь день погода сходила с ума. А сейчас - притихла. И облака заволокли полную луну. Остались лишь похоронный плеск вёсел, потеплевший вечерний воздух и мрачно-бесстрастные лица конвоиров.

  Леонардиты не прощают никого. Даже невиновных. Значит - ни за что нельзя показывать слабость. Слабость, горе, слёзы...

  2

  С мечтами о побеге пора расставаться. С осколками мечты. С последней глупой надеждой еще более глупой девчонки.

  Еще никто не удрал из Башни Кающихся Грешниц.

  Говорят, мама провела здесь полный год. Не выходя из кельи, ни с кем не разговаривая. И не по собственной воле.

  Почему Ирия прежде даже не задумалась, что это значит?

  Еще шагая по мрачно-непроглядным коридорам, она думала: вот сейчас обрядят в монашеский балахон. И пошлют молиться. Вместе со всеми.

  Посты, заутрени, вечерние службы. Ряд фигур в одинаково-безликих балахонах. Мышино-серых...

  Девушка заранее успела тоскливо вздохнуть.

  Действительность оказалась много кошмарней. Узница начала это осознавать - едва захлопнулась тяжелая дверь одиночной зарешеченной кельи-камеры.

  Четыре шага - вдоль, три - поперек.

  Толстая ржавая решетка на окне - сам Ауэнт позавидует. Едва оставшись одна, Ирия с силой потрясла ее.

  Ага, мечтай, что все вокруг - кретины!

  Топчан у стены. Жесткое одеяло и еще жестче - тюфяк.

  У другой стены - лавка. На ней - пустой кувшин для воды и грубый крестьянский гребень. Такими пользуются кухонные девчонки - из самых бедных семей.

  Таз на полу. Ведро в углу.

  Ни книг, ни бумаги, ни перьев-чернил. И ни намека на свечи.

  Устав от битвы с решеткой, Ирия присела - почти рухнула на тюфяк. Сдаваясь.

  Зябко обняла руками колени.

  Наверное, прошло час или полтора. Попробуй здесь точно определи. Часы ушли в прошлое вместе с родным домом. Всё ушло.

   Осталось лишь молча сидеть на топчане, отрешенно глядя перед собой. В стылую тьму камеры. До конца своих дней.

  Как медленно тянется ночь - первая в череде многих. Мрак в камере, за окном, в душе.

  Лишь тусклым пятном - светло-зловещий лунный лик.

  Тусклым. Слабым-слабым.

  В душу неотвратимо ползет дикая тоска. А с ней - отчаянное желание колотить в дверь чем попало!

  Ирия, успокойся. Имей гордость. Кто-нибудь и так обязательно придет. Рано или поздно.

  Узницу должны кормить. Не для голодной же смерти ее здесь заперли! Хотя... если за родство с мятежником полагается плаха - что уготовано отцеубийцам?

  Если до утра никто не явится - вот тогда Ирия грохот и устроит!

  Но от утра отделяет ночь. Нестерпимо хочется пить, а кувшин - пуст.

  Ну кто мешал вдоволь напиться из Альварена? Пока была возможность? Ну связали бы. А сейчас заперли - разница-то в чём?

  ...Папа уехал, когда получил то письмо - с герцогской печатью. Уехал, прихватив с собой почти весь гарнизон замка. И велел маме с детьми и десятком оставшихся солдат отправляться к ее брату. А она сказала, что проклянет мужа - если тот посмеет "сдохнуть за чужую честь".

  Они рассорились насмерть. Впервые в жизни...

  А может, и не впервые. Просто Ирия прежде не замечала. Как и многого другого.

  А Эдвард Таррент всё равно уехал.

  В следующий раз дети увидели отца уже после в с е г о. Бегства половины слуг и предательства монахинь. Сомкнувшихся над головой Анри ледяных волн. Ужаса с Эйдой, дороги в тюремной карете, Ауэнта, приговора.

  И теплого - по-настоящему весеннего! - дня казни. Солнечных бликов на золотых волосах и белоснежном мундире маршала-словеонца. Спасителя чужих жен и детей.

  Папа объявился потом. Исхудавший, избегающий смотреть в глаза. Сказал, мать не вернется. Решила посвятить себя Творцу.

  В михаилитском монастыре Ирия ждала отца две недели. И не знала тогда, чего хочет больше: обнять виновника всех бед или убить. Но когда увидела - кинулась на шею и разрыдалась...

  Скрип ключа раздался, когда непроглядно-черное небо за зарешеченным окном выцвело в тон амалианских балахонов. Девушка подскочила пружиной.

  Но открылась не дверь. Всего лишь маленькое, узкое окошко. Чуть больше головы.

  И явило обрамленное капюшоном немолодое женское лицо. Бесцветное, с сухо поджатыми губами.

  Кинувшаяся к двери пленница едва не отшатнулась - такое равнодушие и пустота сквозят из тусклых чужих глаз.

  - Иди сюда. - Голос - так же пуст и равнодушен.

  Ирия очнулась.

  - Я невиновна! - торопливо проговорила она, бросаясь к окошку. - Я - невиновна!..

  - Давай кувшин.

  Лицо исчезло. Вместо него в оконце влезла худая желтоватая рука. С миской неаппетитной на вид каши.

  Поверх варева - ломоть черного хлеба. Явно черствого.

  Некрашеная деревянная ложка торчит из миски, как весло из монастырской лодки...