Однако в позиции правых и националистов была та существенная разница, что, оправдывая роспуск Думы, правые одновременно резко нападали на. Столыпина. Сделано это было Пуришкевичем. О действиях председателя Совета министров, заявил он, «только один холоп может молчать». Столыпин «низринул авторитет и значение Государственного Совета». Он «позволил себе сосчитаться, крича всюду о закономерности, с председателем правых Государственного Совета П. Н. Дурново...», хотя его заслуги «не могут сравниться в смутные годы с заслугами П. Н. Дурново...» Он потребовал «выдать головой себе своего политического противника, одного из самых выдающихся, сильных, мощных и талантливых людей России». Дальше шло главное. «Я понимаю,— говорил Пуришкевич,— стремление Столыпина попасть в Бисмарки, но для того, чтобы попасть в Бисмарки, нужно отличаться проницательным умом и государственным смыслом; а в этом поступке нет ни проницательного ума, ни государственного смысла..., ибо, говорю я, если Столыпин за все время своего управления говорил об успокоении и не добился успокоения, если он говорил об усилении России и не добился усиления, то он этим шагом достиг и добился одного — добился полного объединения, за малым исключением, всего благомыслящего русского общества в одном: в оппозиции самому себе» [667].
Октябристы, конечно, выступили в защиту попранной «конституции». Но их положение было трудное. Отвечая на упрек своего бывшего соратника Гололобова, справедливо заметившего, что октябристы не имеют никакого морального права для протеста, так как сами сидят в Думе благодаря изданному в нарушение Основных законов третьеиюньскому избирательному закону, барон А. Ф. Мейендорф возразил: «Но... не все ли гг. члены Государственной Думы заседают здесь по акту 3 июня?...» [668]. Таким образом, октябристы лишний раз разоблачили самих себя и Думу в целом.
Кадеты использовали «парламентский» кризис, чтобы вновь предложить октябристам пойти на «левый центр». «Ведь он (Столыпин.—
Но октябристы и на этот раз во всем остались верны себе. Сразу же после роспуска Думы фракцией было «единодушно постановлено»: 1) довести до сведения Столыпина, что проведение законопроекта о западном земстве по 87-й статье фракция считает незакономерным и поэтому будет голосовать против него, когда он попадет в Думу; 2) в случае применения 87-й статьи внести запрос о незакономерных действиях председателя Совета министров; 3) в этом же случае обсудить вопрос о коллективном сложении с себя депутатских полномочий[670]. Накануне заседания, 12 марта, Родзянко, П. В. Каменский и др. посетили Столыпина и сделали ему заявление
в духе принятого постановления[671]. Дальнейшее поведение октябристов красочно описало «Утро России» в статье Н. Лопатина «Герои отступлений». «Они опять отступают,— восклицал автор.— В этом отношении они неисправимы — хоть брось». Можно подумать, что лидер у октябристов не Гучков, а Куропаткин. Сначала решили сложить с себя депутатские полномочия. Пробыли в этом состоянии минут двадцать, «потом скромно потупили глазки и пошли назад». Возникла идея не утверждать бюджет и не дать денег на броненосцы. «Братцы, назад»,— закричал Алексеенко. Было предложено отвергнуть законопроект о западном земстве: «остановились, постояли и опять поползли назад». «Назад, бегом марш!» [672].
Последнее отступление октябристов было связано с выбором нового председателя Думы. Вначале они решили выдвинуть «левого» октябриста Алексеенко. Это означало бы избрание председателя вторым, октябристско-кадетским большинством. Однако прыти хватило ненадолго и победила кандидатура Родзянко. Он и был избран право-октябристским большинством. Газета Гучкова объявила выдвижение Родзянко «ошибочным шагом», заявив, что «левые» октябристы поступили «вполне правильно», голосуя против него[673]. Пикантность этого выступления обнаружилась две недели спустя, когда Родзянко в одном из своих интервью рассказал, что Гучков приезжал к нему домой уговаривать баллотироваться в председатели Думы[674], в то время как публично он объявлял себя сторонником Алексеенко.