Смысл её состоял в сочетании полицейских преследований с полицейской же «опекой». Закономерным следствием этой политики была знаменитая «зубатовщина», и именно крах «зубатовщины» заставил царизм отказаться от своей прежней точки зрения на рабочий вопрос и встать на другой — буржуазный путь его решения. Первым конкретным шагом в этом направлении было создание в январе 1905 г. так называемой комиссии Коковцова. Программа, предложенная Коковцовым, сводилась к следующему: 1) обязательная организация больничных касс, создаваемых на средства рабочих и фабрикантов; 2) создание на предприятиях смешанных органов из представителей администрации и рабочих «для обсуждения и разрешения возникающих на почве договора найма вопросов, а также для улучшения быта рабочих»; 3) сокращение рабочего дня с 11,5 до 10 часов; 4) пересмотр статей закона, карающих забастовки и досрочное расторжение договоров о найме [585].
Программа Коковцова была обсуждена и одобрена Комитетом министров. Комитет резко осудил «зубатовщину» и привел в качестве образца для подражания Бисмарка за то, что он «своевременно» издал страховые законы и тем самым взял «рабочее движение в свои руки». В связи с пересмотром закона о стачках Комитет высказал чрезвычайно важное, имевшее принципиальный характер соображение. «Для правильного разрешения вопроса о забастовках, возникающих исключительно на экономической почве, — говорилось в журнале, — необходимо, чтобы рабочие были надлежащим образом организованы и знали точно свои права и обязанности...» [586]. Иначе говоря, Комитет министров будущий закон о свободе стачек связывал с организацией профессиональных рабочих союзов.
Министерство финансов воплотило программу своего шефа в четыре соответствующих законопроекта, которые должны были быть обсуждены в комиссии Коковцова совместно с приглашенными представителями промышленности. Предварительно законопроекты были посланы на отзыв «Петербургскому обществу для содействия улучшению и развитию фабрично-заводской промышленности», ставшему позднее именоваться «Петербургским обществом заводчиков и фабрикантов». И общество и представители про-
йгышленноСти в комиссии признали Ьсе четыре Законопроекта неприемлемыми, мотивируя двумя соображениями: 1) чрезмерностью «жертв», требуемых этими законопроектами от русской промышленности; 2) возможностью вмешательства государства во взаимоотношения рабочих и предпринимателей.
Сокращение рабочего дня в законодательном порядке до 10 часов, по мнению капиталистов, привело бы к гибели русскую промышленность, к полной невозможности для нее конкурировать с промышленностью западноевропейских стран. Лечение рабочих за счет предпринимателей они объявили «беспримерным явлением». Промышленники требовали, чтобы врачебная помощь рабочим была организована земствами и городами «наравне с прочим населением», а расходы *на это должны быть полностью возложены на больничные кассы. В целом же страховые законопроекты заводчики объявили неслыханно «щедрыми» и «разорительными» для промышленности [587].
По вопросу о стачках позиция промышленников и Комитета министров в принципе совпадала. Вопросу о свободе стачек, говорилось в записке Петербургского общества заводчиков и фабрикантов, «должно предшествовать решение вопроса о рабочих союзах». «Вопрос об узаконении стачек,— указывала записка,— необходимо поставить в зависимость от свободы рабочих организаций, в силу непременной логической связи между этими понятиями». Более того, «без рабочих организаций немыслимо осуществление ни государственного страхования на случай инвалидности и старости, ни больничных касс, ни... нормировки рабочего дня». Эта мысль подчеркивалась очень настойчиво. Вопрос «об организациях и свободных союзах» рабочих, читаем мы в другой записке общества, «есть основной кардинальный вопрос, ибо все остальные вопросы могут получить то или прямо противоположное решение в зависимости от того, будут существовать свободные, в европейском смысле, союзы рабочих или нет» [588].
Совпадение взглядов царизма и буржуазии по вопросу о месте и роли профсоюзов в рабочем законодательстве было весьма симптоматичным. Оно означало отказ правительства от прежней полицейско-попечительной политики