i dfee46a8588517f8

Более того. В оценке, так сказать, ближней перспективы Го­ремыкин оказался более дальновидным, чем его потерявшие голо­ву коллеги. Он был абсолютно прав, когда утверждал, что рабочее движение совершенно не связано с Думой и будет идти своим чередом по воле, как он говорил, «рабочих вожаков» независимо от того, будет ли Дума заседать или отправится на вакации. Он был прав и тогда, когда утверждал, что Дума не интересует народ. Никаких ужасных последствий, которых так боялись ми­нистры, не произошло и в результате смены командования. На­оборот, именно после того, как царь возглавил армию, дела ее \J пошли на поправку и в чисто военном отношении, и по части снабжения. Царь, естественно, к этому не имел ни малейшего отношения, но факт тем не менее оставался фактом: отставка Николая Николаевича так же мало взволновала народ и сол­датскую массу, как и роспуск Думы 3 сентября ⁸².

Объективный результат оппозиции министров был обратным по сравнению с ожидавшимся: поскольку все нарисованные ими ужасы не произошли, царь утвердился в своем прежнем курсе, его страхи и сомнения рассеялись, тем самым решилась собст­венная участь оппозиционеров. Иными словами, оппозиция уско­рила новую и последнюю фазу в трансформации официального правительства — фазу распада полуабсолютистской «государст­венности». Мелкотравчатость породила еще большую мелкотрав- чатость.

Нольде считал, и это было общее мнение, что единственным крупным человеком в правительстве был Кривошеин, обладавший недюжинным умом и широтой кругозора. Остальной состав Со­вета министров, по мнению Нольде, «был необыкновенно пестр: в нем рядом сидели чиновники и нечиновники, люди умные и совсем неумные, люди серьезные и совсем несерьезные, люди с темпераментом и люди без всякого темперамента» ⁸³.

Несомненно, Кривошеин был умным человеком, и его коллеги

«внали и чувствовали его калибр», но что он был крупным че­ловеком, государственным деятелем действительно большого ка- * либра, это сомнительно. Отличительной чертой Кривошеина как политика было стремление действовать за кулисами. В 1914 г., после отставки Коковцова, Кривошеин, если бы захотел (таково было всеобщее мнение), мог без всякого труда сменить его на посту премьера. Однако он предпочел, чтобы таковым стал Горе­мыкин, поскольку имел на него тогда большое влияние. Иными словами, предпочитал быть «теневым» премьером, а не подлин­ным. Нольде считал это «каким-то своеобразным недостатком боевого темперамента», мирившим его с «положением во втором ряду». Но это поведение мало характерно для государственного деятеля действительно большого масштаба. Что же касается рас­четов Кривошеина на то, что он будет держать Горемыкина в руках, то нам уже известно, чем они окончились.

Тем не менее поражение Кривошеина и его единомышлен­ников, означавшее конец Совета министров образца 1915 г., имело принципиальное значение. Этот Совет министров, в оценке того же Нольде, «был последним правительством старого порядка, заслуживавшим этого имени. С тех пор сквозь облака мистики императрицы наверх стали пробираться подлинные проходимцы и жулики, а все те, кто хранил в себе государственную традицию, осуждены были на безнадежные попытки спасать последние остат­ки русского государственного управления» ⁸⁴. В целом эта оценка верна. Это было действительно последнее правительство с точки зрения минимума компетентности, морального уровня, государст­венной ответственности. «С приездом государя в Могилев,— писал по этому поводу Сазонов,— совпала печальная пора нашего правительственного разложения и тех невероятных назначений на высшие государственные посты, которые... дискредитировали монархическое начало в глазах русского народа и привели к падению династии, которой Россия была обязана своим величием и силой»⁸⁵. На правительственную авансцену вышли фигуры, являвшие готовые объекты для исследования криминалистам, психиатрам, комедиографам.

«Министерская чехарда»