И дева плачет на рассвете... Весенний рассказ

Вся наша дружба с Витей Курочкиным состояла из примечательных историй, ибо был он прирожденным драматургом, прежде всего собственной судьбы. Однажды Курочкин пригласил меня пожить с ним летом на речке Куйвасари, впадающей в Свирскую губу, на охотничьей базе у его друга-егеря. Я приплыл на речном трамвае из Паши в Свирицу, прошел берегом канала, с норами ласточкиных гнезд в песчаных откосах, с крупной земляникой в траве... На двери охотничьей базы висел замок. Неподалеку на рыбацком стане варили уху. Я спросил у рыбаков, где хозяин базы, где его гость? Рыбаки разведи руками: «Куда-то ушли, похоже, уехали в город». Что было делать? Посидел на бережку и обратным ходом в Свирицу. Пригорюнился на причале, жду речного трамвая. Вдруг по каналу: пых-пых-пых —идет лодка с мотором... Ткнулась носом в берег, из лодки выскочил Витя Курочкин, маленький (но удаленький), с облупленным от солнца лицом. «А я рыбачил, пришел, мне рыбаки говорят, был такой длинный, я понял, что ты». Мы сели в лодку, Витя стал заводить, мотор не завелся. Он чистосердечно признался, что в последний раз прикасался к мотору, когда командовал самоходкой. А дело вышло такое (история): Курочкин вернулся на базу, узнал, что я был и ушел, впал в свойственный ему транс, ни секунды не раздумывая, прыгнул в лодку егеря, дернул шнур, мотор завелся... Он вообще не обдумывал своих поступков, действовал по порыву. Как младший лейтенант Саня Малешкин: шли в атаку, передний танк подбило, самоходка осталась без прикрытия под огнем вражеских батарей; механик-водитель остолбенел от страха (первый бой). Машина стала. Командир кубарем выкатился из люка, попятился, маня за собой свою самоходку. Водитель очухался, самоходка пошла и случайно подбила два «тигра». После боя комполка, наблюдавший за делом в стереотрубу, спросил у Малешкина: «А ты чегой-то свой зад подставлял немцу под прямую наводку?» Младший лейтенант смешался, не знал, что ответить. За этот бой младшего лейтенанта Малешкина представили к Герою, а экипаж к орденам.

От Свирицы до Куйвасари по каналу мы в тот раз допихались кольями.

На кладбище тихо. Спите, ребята, земля да будет вам пухом!

Владимир Торопыгин, поэт, редактор журнала, мой друг сердечный. Прости, Володя, тебя давным-давно нет, а я все гуляю. О, как мы гуляли с тобой! В последний вечер я сидел у твоей постели. Рак тебя выгрыз, выпил, иссушил, выголил тебе череп. Ты оторвал лицо от подушки, сказал:«Ты знаешь, меня вызывали в ЦК, мне предложили стать королем Испании...» Наутро позвонила твоя жена Майя:«Володи больше нет».

Ну вот, Володя, теперь ты в том месте, где все испанские короли (за исключением ныне здравствующего). Я полагаю, у вас на том свете титулы упразднены, равно и место прописки... И все же и все же, будь на то моя воля, когда придет мое время, и я бы к вам в Комарово... Но, я слышал, комаровское кладбище нынче только для новых, для Комарова, который построил за́мок... Впрочем, не все ли равно...

Поют на кладбище дрозды
о том, что май, пора гнездовий,
до первой северной звезды...
А ночью слышен голос вдовий:
«Мой незабвенный, жди меня,
и я приду к тебе в могилу...»
На вещий крест в преддверье дня
садится ангел шестикрылый
иль серафим — не разберешь...
А где-то в поле сеют жито.
«Мой милый, ты меня не ждешь,
а я храню, что пережито».
Поют весенние дрозды
в большом лесу на этом свете,
до первой северной звезды...
И дева плачет на рассвете.