И даже небо было нашим

— Мне так обидно за тебя.

— Все нормально, — ответил он, но голос у него был грустный.

— Мне обидно за тебя, — повторила я.

— Почему ты так говоришь? Почему тебе обидно за меня?

— Я только сейчас отдала себе в этом отчет. Но это правда. За тебя мне больнее, чем за себя.

— Ты так не думаешь, Тереза. Просто ты испытала потрясение, и это на тебе сказывается. На самом деле ты так не думаешь.

— Тебе надо найти другую девушку, Берн. Такую, у которой все в порядке.

Прежде чем Берн ответил («не говори так, что за бред, что ты несешь»), была короткая пауза — какую делает тот, кто колеблется, и которой может хватить только на то, чтобы вдохнуть чуть глубже. Но за этот крошечный миг я поняла, что была права. Берн взвешивал возможность, которую я ему предложила. На одной чаше весов оказалось желание обладать мной, на другой — страстное желание иметь ребенка. Да, такое бывает. В жизни часто случается, что у человека зарождаются два несовместимых желания. Это несправедливо, но этого нельзя избежать, и это произошло с нами.

Его неуверенность помогла мне понять, какое из двух желаний одержало верх, пусть сейчас он и отрицал это со всем красноречием, на какое способен человек в телефонном разговоре на рынке. Но я не рассердилась на него. Напротив, я чувствовала себя спокойной и просветленной, как в ту ночь, когда у меня были спазмы. А если по правде, то я больше не чувствовала ничего. Совсем ничего.

— Возможно, сейчас ты еще не сознаешь этого, — сказала я. — Но рано или поздно, через пять, десять, тридцать лет до тебя дойдет, чего ты лишился по моей вине, и ты возненавидишь меня. За то, что я загубила твою жизнь.

— Ты заговариваешься, Тереза. Это разочарование на тебя так подействовало. А сейчас возвращайся домой. Возвращайся домой и отдыхай. Мы съездим туда еще раз, предпримем еще одну попытку.

— Нет, Берн. Не будет еще одной поездки. Мы и так слишком далеко зашли. Да от нее и не было бы толку. Не спрашивай меня, как я это узнала, но я это знаю.

А вокруг него шумел рынок. Мне казалось, я видела его, Берна, видела, как он все сильнее съеживается под прилавком, словно играет в прятки.

— Мы женаты, Тереза.

Он произнес это строгим голосом, как будто этого было достаточно, чтобы прекратить дискуссию. Нет, так у меня ничего не получится. Берн будет настаивать, если понадобится, будет умолять. Дома мы встретимся, и он заделает образовавшуюся пробоину своими эффектными, выверенными фразами. В итоге искорки в его черных глазах сломят мое сопротивление, и мы начнем все сначала. Еще одна нелепая затея с поиском денег, еще один курс терапии, еще одно бесполезное путешествие в самое негостеприимное место на земле, еще одно разочарование, и так далее, до бесконечности, пока мы не уничтожим друг друга.

Я вспомнила ничего не выражающее лицо женщины, сидевшей в кресле в гостинице в Киеве, ее одержимость, которая постепенно, год за годом, калечила ей душу. Я не хотела, чтобы то же самое случилось со мной. Ведь мы были еще так молоды.

Был только один способ остановить этот механизм, который включился в тот момент, когда Томмазо и Коринна рассказали нам о своей дочке, а мы принялись мечтать о нашей собственной; только один способ вернуть Берну свободу.

— Мы совершили ошибку, Берн, — сказала я.

— Перестань!

— Между нами есть кто-то третий.

Странно, мы с ним поменялись ролями, этого я не предвидела. Впрочем, я не предвидела ничего из того, что случилось. Но в этот момент я достаточно хорошо знала Берна и себя, чтобы понимать: другого пути нет и быть не может.

— Как это «кто-то третий»?

— Другой мужчина.

— Ты лжешь.

Я промолчала: скажи я в этот момент что-нибудь, он бы все понял. Голос у него изменился. За несколько секунд Берн превратился в кого-то другого, в какое-то незнакомое, невменяемое существо.

— Это он, да? Это он, Тереза? Скажи, это он?

— Не имеет значения, кто это.

Эти слова стали последними, которыми нам суждено было обменяться, — на долгие годы вперед, почти на все оставшееся время нашего короткого, несчастливого, нелепого, но все же такого прекрасного супружества.

Я не вернулась на ферму. Несколько часов, до темноты, разъезжала по окрестностям Бриндизи. Впоследствии я не смогла восстановить по памяти свой маршрут: сначала по грязным сельским дорогам, которые иногда заканчивались тупиком. Я оказывалась перед оградой чьих-то владений, с внутренней стороны которой сбегались сторожевые псы и поднимали истошный лай. Я приехала в Специале, но не смогла вернуться домой. У меня было предчувствие, что Берн засел там в ожидании момента, когда сможет взглянуть на меня, чтобы узнать уже у моего тела, было ли правдой то, что сообщил ему мой голос по телефону. Нет, я не могла сейчас говорить о вымышленной измене, я должна была провести эту ночь в каком-то нейтральном пространстве: только так можно было обеспечить нашу с ним физическую безопасность.

«Это он, да?»

«Это он?»

У меня в ушах все еще раздавались его крики.