И даже небо было нашим

Так продолжалось все лето, затем всю осень. Берн в основном проводил время в Обители, но регулярно, хоть и нечасто, появлялся у меня. Он не рассказывал о том, что происходило в лагере, а меня это не слишком интересовало. Даже когда он пришел с рукой в гипсе, он не стал толком объяснять, как это произошло. В тот раз он задержался у меня дольше обычного. Он был мрачен и, казалось, сосредоточен на одной и той же навязчивой мысли. Теперь, оглядываясь назад, я не понимаю, как мог не замечать того, что на нас надвигалось; но тогда я был каким-то рассеянным, думал о другом — о том, когда он вернется ко мне, чтобы повидаться с Адой, и о ночах, которые я проводил в компании Николы и его друзей.

В декабре ксилелла добралась до «Замка сарацинов». Вообще-то Наччи так и не провел необходимого осмотра своих деревьев, а только проверил их снизу и указал мне на пожелтевшие ветки. Они могли высохнуть, потому что росли на солнечной стороне, или от засухи, которая была недавно; я сказал ему об этом. Но он решил, что часть его столетней оливковой рощи должна быть вырублена. Он уже договорился с кооперативом, который этим занимался.

— Согласно декрету правительства о чрезвычайных мерах по борьбе с ксилеллой, он имеет на это право, — сказал я однажды вечером Берну и Данко. Раньше они никогда не приходили ко мне вдвоем. Они слушали меня с благоговейным вниманием, вне себя от ужаса. Думаю, это их участие побудило меня пойти дальше, не позволило мне заранее просчитать последствия моей откровенности.

— Но почему он решился на такое? — горячился Данко. — Это же бессмысленно, и к тому же принесет убыток ему самому.

— Он продаст здоровые деревья, — ответил я.

— Вековая олива может стоить несколько тысяч евро, — вмешался Берн. Вид у него был задумчивый. — Их вывозят на север.

Тут я перебила Томмазо:

— Он правда так сказал?

Томмазо вопросительно взглянул на меня:

— Да. Или что-то похожее. Это важно?

— Это я рассказала ему о вековых оливах, которые вывозят на север. За много лет до вашего разговора. Так говорил мой отец, я даже не знаю, правда ли это.

Томмазо пожал плечами:

— В Обители не имело большого значения, правдива информация или нет. Важно было только то, чтобы возмущение нарастало.

— Удивляюсь, как он это запомнил.

— Берн запоминал всегда и все.

Он сделал секундную паузу, прежде чем продолжить. По улице проехала машина, первая за долгие часы.

— Он произнес эту фразу о продаже олив, но Данко его версия все еще не казалась убедительной. Он что-то считал в уме, и подсчеты у него не сходились. Он не мог понять, в чем выгода Наччи. Тогда я сказал: «Он вырубает оливы, чтобы устроить на этом месте поле для гольфа».

Наступило тяжелое молчание. Берн и Данко посмотрели друг на друга. Вот оно, славное дело, о котором они мечтали. Им надоело стирать кресты, намалеванные блестящей краской на стволах обреченных олив, и пить скверное пиво с неграмотным крестьянином, дожидаясь неизвестно чего. Вот она, акция, — важная, масштабная, реальная. А идею им подал я.

После этого вечера Берн перестал ко мне приходить. Месяца два о нем ничего не было слышно, да, месяца два, потому что, когда я обнаружил его у меня дома, как всегда без предупреждения, был уже февраль. Я сразу заметил стоявшую возле дивана коробку и спросил, что там.

— Кое-какое оборудование, — уклончиво ответил Берн. — Пускай тут постоит. Не трогай ее, пожалуйста, я скоро тебя от нее избавлю.

Конечно, я заглянул туда сразу же, как только он ушел. Осторожно оторвал от крышки скотч так, чтобы можно было наклеить его обратно. Там были две банки удобрения на основе нитрата натрия, — я сразу узнал их, потому что мы пользовались такими в «Замке»: моток веревки, тряпки и упаковка болтов, которую он явно прихватил еще на ферме. Я точно помнил место в сарае у Чезаре, где они обычно лежали.

Спустя две недели, когда мы с Адой были дома, он появился опять. И сразу, не раздеваясь, прошел к коробке. Это было в субботу, на следующий день в «Замок» должны были приехать бульдозеры. Берн сообщил мне, что в Обители решили выстроиться в живую цепь, чтобы не пропустить их.

— Пойдешь с нами? — спросил он.

— Ты же знаешь, я не могу. Я там работаю.

Тут я пожалел, что в его отсутствие не выбросил коробку. Не то чтобы я не догадывался, для чего нужен весь этот набор — нитрат аммония, болты и тряпки, — но я гнал от себя эту мысль.

— Оставь ее здесь, — сказал я.

— Ты с нами или нет?

— Оставь ее здесь, Берн. Это глупая затея.

Он поник головой. На его лице отразилось безмерное разочарование.

— Начиная с этой минуты, все это тебя не касается, Том.

Я, как дурак, уселся на коробку.

— Уйди, — сказал Берн.

— Не надо. Об этом мы не говорили.

— Бывает, одними словами не обойдешься. Понятно?

Голос Берна изменился, из разгневанного стал проникновенным и грустным. Такой же голос у него был, когда он умолял меня не читать под лиственницей Евангелие от Матфея и когда уговаривал позаимствовать выручку из кассы бара в «Замке».

Он взял меня за руки и заставил встать. Затем наклонился, чтобы поднять коробку. На пороге он сказал: