И будем живы

— Если все они проспят, то тебе твои гранаты нужны не будут. Духи тебе в кубрик свои накидают. Все свободны… Пушной!

— Я!

— Завтра поедешь к морпехам завершать миссию.

— Командир, я столько не выпью!

— То, что нужно было выпить, уже выпито. Твое дело — забрать, что дадут. Зря, что ли, Носорог такие мучения принял?

И впервые за этот долгий вечер Змей улыбнулся.

На улыбку его никто не ответил.

Но ему это и не нужно было. Командиром может быть только один. И поэтому одиночество для командира — состояние нормальное.

* * *

Тяжело нагруженный «Урал», подвывая, полз по расхлябанным, полным мерзкой жижи ухабам среди заброшенных, заросших сорняками, незасеянных полей.

А затем пошел лес.

Эти деревья были еще совсем молодыми, когда-то специально посаженными людьми для защиты лежавших за ними полей пригородного совхоза. Они не видели того, о чем могли бы рассказать вековечные дубы, помнившие резню у Валерика, дерзкие набеги горцев на припограничные земли, свист и гайканье преследующих их казаков, пушки Ермолова и гордые речи Шамиля. Они не знали и того, что выпало на долю старых дуплистых каштанов, зарастивших узловатой древесиной застрявшие в них осколки немецких бомб и снарядов.

Раньше под ними очень любили отдыхать люди. В жаркий каленый полдень под защиту их пока еще жиденькой тени подгоняли свои трактора и комбайны черные, как черти, механизаторы. Наскоро перекусив пахнущими солнцем помидорами с зеленью, сыром и домашней выпечки лепешками, они, прислонясь к прохладным стволам и подремывая, ждали, когда спадет зной. А затем вновь усаживались в пышущие жаром кабины, и до поздней ночи плясали по стволам и листьям деревьев желтоватые отсветы фар.

В выходные дни сюда приезжали веселые жизнерадостные компании, зачастую на несколько машинах сразу. Смеялись женщины, носились смуглые стремительные дети, звенели и сплетались в прозрачном хрустальном воздухе их живые голоса. Были, конечно, в этих визитах и неприятные моменты: костры, прокаливавшие почву до самых корней, да треск обламываемых проворными верхолазами ветвей. Но деревья молчаливо терпели, благо древесная зола — любимая пища всех растений, а на месте обломанных веток кустились и вытягивались новые.

Но в последние годы все изменилось. Сосредоточенные и хмурые люди, с опаской косясь на своих бывших зеленых друзей, быстро проскакивали на нарочито грязных, неухоженных машинах через их тенистые коридоры. Иногда машины все же заезжали в лес, но почему-то все больше по ночам. И раздавались в мертвенно-зловещей тишине совсем другие звуки: глухие стоны и крики насилуемых женщин, удары, короткие щелчки выстрелов, предсмертные хрипы, бульканье крови в перерезанных глотках.

Острые лопаты взрезали дерн, выворачивали пласты чернозема. И обнаженные было, но вновь засыпанные корни деревьев настороженно ощущали новый для себя вкус земли, пропитанной солоноватой жидкостью и запахами тления. Но вскоре скопившиеся полчища червей и мириады бактерий превращали это новое в лакомый жирный гумус. И тогда зеленые счастливчики пировали, заметно выделяясь среди окружающих собратьев сочной, невероятно пышной зеленью ветвей, выбросивших десятки новых побегов.

Ушедшей осенью деревья, как обычно, уснули, оцепенели от начавшихся холодов и впали в полное забытье. А весной, проснувшись, заплакали. Страшные машины, грохочущие и плюющиеся огнем, проломили в их рядах новые просеки, устелив под гусеницы тех, кто стоял на пути, и изодрав угловатыми бронированными бортами кору и тела других. Сотни тысяч стальных, дюралевых и чугунных осколков; десятки тысяч пуль: свинцовых, одетых в латунные оболочки, со стальными или вольфрамовыми сердечниками — изранили, искорежили их когда-то стройные и гладкие стволы. И когда от очнувшихся после спячки корней по древесным сосудам к кронам вновь потек живительный сок, он слезами горечи и незаслуженной обиды хлынул по обугленной коре из отмеченных желтоватой щепой пробоин.

Шла весна. Надо было жить. И деревья принялись затягивать смолой, заращивать легким лубом свои раны и ушибы. Но, объезжая изрытое, разбитое тяжелой техникой полотно бывшей дороги, все новые и новые бездушные железные машины убивали и калечили все новые, стоящие вплотную к обочине живые зеленые существа.

Вот и этот «Урал», раздраженно рыча, продирался сквозь полумертвые и измочаленные ветви обступивших дорогу деревьев. Словно желая отомстить за свою боль, они наотмашь хлестали по стойкам тента, растопыренными корявыми пальцами хватались за брезент, в бессильной ярости скребли по крыльям и бортам грузовика.

Иногда какой-нибудь особенно сердитый сук с треском проходился вдоль брезента, вгибая его вовнутрь. И тогда сидевшие на скамейках у борта бойцы инстинктивно наклоняли головы в титановых шлемах. Пушной, стоявший у брезентового окошка в передней части кузова, и наблюдавший за дорогой поверх кабины «Урала», тоже время от времени отшатывался то вправо, то влево. Шлепающие по его окошку гибкие ветки так и норовили выстегнуть незваному гостю глаза.