И ад следовал за ним: Приключения

1) С вашей общей оценкой обстановки согласны.

2) Предложения по укреплению ваших позиций приняты нами к сведению.

3) Вашу линию на уход от контактов с «Контом» считаем в корне неправильной и просим по возможности углублять личные отношения с ним и держать нас в курсе его истинных намерений. На наш взгляд, работа с «Контом» может помочь решению основной задачи «Бемоли». Курт”.

“Ну и хитрецы! – думал я, сжигая телеграмму в унитазе и размешивая пепел туалетной щеткой. Как они тянут меня в дело с «Контом» («если он будет стоять на краю пропасти, ты можешь его и подтолкнуть»), а на фига все это нужно Алексу, не желающему пачкаться в дерьме?”

Третий пункт о “Конте” был составлен в жестких тонах и наверняка согласован с самим Бритой Головой, осуществлявшим контроль сверху за “Бемолью”. Центр не выносил, когда с ним вступали даже в легкий конфликт, и обычно бил прямо кулаком в нос, не заботясь о мягких замшевых перчатках. Телеграмму, естественно, готовил Чижик под диктовку Челюсти, который и клал ее на стол к Мане для согласования с Бритой Головой. Я представил Маню перед грозными глазенками Бритой Головы, робкого Маню, почесывающего густой “ежик” рукой с почти вытравленной татуировкой (как гласило предание, падение сие произошло в самом начале его партийной карьеры на далеком тракторном заводе; об идейном содержании татуировки в Монастыре шли вечные дискуссии, и многие склонялись к тому, что там синело “Не забуду мать родную”).

Я посмотрел на календарь – в этом месяце Бритая Голова обычно ложился в больницу на профилактику своего бесценного здоровья. Монастырской больницей он гнушался, хотя там для него постоянно содержали отдельную палату с персональной ванной и туалетом (все полководцы службы были привержены к персональным туалетам, видно, боялись, что рядовой состав вдруг обнаружит, что его шефы, как самые обыкновенные люди, имеют несчастье мочиться и отправлять прочие неприличные нужды), а предпочитал загородную больницу от Застарелой площади, предназначенную для самой высокой номенклатуры, где не только проходил осмотры под глазом самой диковинной японской техники, но и активно общался в кулуарах, обсуждал политическую ситуацию в стране, прошедшие и грядущие кадровые перемещения и мелкие сплетни, без которых никто из больных не мог спокойно и навеки уснуть, мысленно устроившись в Неоднозначной Стене.

Значит, Мане пришлось мчаться на своем “шевроле” за город, виляя по узким, уставленным “кирпичами” и милицией дорогам; сам он был здоров как бык, но тоже регулярно ложился на обследования под давлением личного врача, силившегося любыми средствами оправдать свое существование (“Зря вычистили евреев, что могут эти блатари с чистыми анкетами?” – ворчал Маня, теребя свой “ежик”, и вспоминал, как сладко и легко жилось ему до того, как бросили его на укрепление Монастыря в величественном сером доме на Застарелой площади, где ласково-вкрадчивые и по-рабочему крепкие рукопожатия в кабинетах и глухая тишина в коридорах, лишь иногда разрывает ее трепет бумаг: это, как испуганная лань, летит по ковровой дорожке референт на доклад к начальству).

Маня, Маня! Озорник Алекс приклеил ему эту кличку лишь потому, что ни густой “ежик”, ни остатки татуировки, ни прямой, мужественный взгляд не могли скрыть его удивительно бабьего облика – баба это была, старая кисельная баба [64] : повяжи ей вокруг “ежика” и почти отсутствующего подбородка оренбургский платок – и не отличить ее от старушенций, сидящих в любой деревне на скамейке у дома и глазеющих на проезжающие автомобили.

Знатоки относили Маню к разряду трудных шефов. Если его предшественник Бобер подписывал любой документ легко и не читая (взбучки за глупости и ошибки он давал страшные, устраивал настоящее аутодафе, говорили, однажды проломил кулаком стол, некоторых даже выносили в глубоком и искреннем обмороке, поэтому все бумаги готовились тщательно и с учетом его твердого стиля), то Маня прочитывал все от начала до конца, вгрызаясь в каждое слово и даже пунктуацию (!), и, прежде чем поставить свою закорючку (некий глубокомысленный вензель, разработанный им еще во время трудов на тракторном заводе), правил и правил разными карандашами, рассыпал весь документ на части и собирал воедино совершенно в другой последовательности, приказывал все перепечатать, снова все перечитывал, иногда приходил в ярость от бестолковости исполнителя, но чаще всего оставался доволен своею работой.