i abe4dc52fd6b0e67

   Всё это надо продумать. В другой обстановке. А здесь и сейчас я в гостях у монаха искусства.

   Он будто услышал. Спросил:

  -- Хочешь знать, почему я "монах"? Посмотри над кроватью.

   На стенке у самой подушки ("монах" был из тех кто дремал прямо в студии), чтоб отвернувшись уткнуться в неё, была надпись:

   Когда нацисты пришли за коммунистами, я оставался безмолвным. Я не был коммунистом.

   Когда они сажали социал-демократов, я промолчал. Я не был социал-демократом.

   Когда они пришли за членами профсоюза, я не стал протестовать. Я не был членом профсоюза.

   Когда они пришли за евреями, я не возмутился. Я не был евреем.

   Когда они пришли за мной, не осталось никого, кто бы выступил против.

   Мартин Нимёллер, один из "отцов" пацифизма. Священник.

  -- Трудно быть пацифистом, когда все готовят войну? - спросил я, - Преследовали?

  -- И да, и нет. Скажем так, объявили бойкот, а не охоту. Узнав о бойкоте, я взял и ушёл, ведь отшельник и сам не желает общаться. Можно сказать, что я принял обет: вечный бойкот, кто меня бойкотировал. С теми кто "воздержался" - дружу... во Внешнем дружу и с ещё одним парнем, ведь там я не помню, что он бойкотировал.

   Взгляд возвращался к картине: похоже, что я пропустил нечто важное... Ракурс! Художник увидел их спереди: он обернулся, идя в боевом охранении. Правильно, только ему Капитан мог доверить разведку: "монах" был не менее воином, чем Капитан.

   Удивляться не стоит: пожалуй, самый надёжный пацифист - это воин, которому войны уже надоели. Насколько я знал о "монахе", он был офицером. Хорошим. Даже знаменитым. Когда он ушёл, уединился, у него появилось время. На картины. Те, кто приходил к отшельнику - с приказом вернуться, просить ли прощения - видели их, и, как я, попадали под власть их божественных красок.

   Иначе и быть не могло, ведь картины "монаха" написаны сердцем. Они очень разные, но неизменна та искренность, что заставляет почувствовать то же, что чувствовал автор: восторг восходящего солнца и мимолётная свежесть росинок, застенчивость милой девчушки и всё заполняющий ливень настолько прекрасны, что знаешь: "монах" их почувствовал. И лишь потом написал.

   А как ярко он пишет цветы! Очень нежно, с любовью, но... редко.

  -- А я так люблю один только лотос - за то, что из грязи выходит, но ею отнюдь не замаран, и, чистой рябью омытый, капризных причуд он не знает...

   "Монах" сделал паузу: знаю ли я этот стих? Это Чжоу Дуньи? Разумеется знаю:

  -- И запах от него чем далее, тем чище, - закончил я.

   Он кивнул и ответил, как мы, на вопрос, что ещё не был задан:

  -- Чем дальше от рейда, тем чище и ярче понимаешь: идти с Капитаном было бессмысленно, а не идти - бесчестно.

   Мы долго ещё говорили. Мы знали, как мало успеем друг другу сказать, ведь ни я бы не смог тут остаться, ни он это бросить. Поэтому наш разговор был единственным.

   Тихо стемнело, и мне, как ни грустно, пора было быть "у себя". Выходя, я опять прочитал эту фразу: на стеночке-ширме, с обеих сторон, для того кто пришёл и для тех кто уходит: "За этой стеной ничего нет. Кроме целого мира.".

   "Монах" проводил меня. Стоя уже у машины, держа мою руку, внезапно спросил:

  -- Как ты думаешь, что есть искусство?

   Он будто бы знал, что я думал над этим. И то что я ехал сюда, уже зная ответ:

  -- Искусство состоит из умения созерцать и потребности созидать. Такой человек наблюдает в обыденном то что никто не заметит, и он не способен держать эту тайну в себе.

   Он задумался:

  -- Знаешь... ни один искусствовед не смог бы так сформулировать.

  -- Так я и не искусствовед.

  -- Так кем же ты здесь отдыхаешь?

  -- Я математик. Кабинетный затворник. Кстати, "затворник" - это помощник заряжающего: тот, кто затвор задвигает.

  -- Постой... Математик?!

   Я скромно кивнул.

  -- И ты смог "осилить" учебник Ландау? И что-то в нём понял?

  -- Не смог, - рассмеялся я.

   Честно - не стал: после "Лекций по физике" Фейнмана книга Ландау отнюдь не учебник. Но справочник, надо отдать ему должное, классный.

   Прощание вышло каким-то обыденным, даже без грусти: он просто махнул мне рукой, а я просто моргнул ему фарами. Вскоре я ехал по ровной асфальтовой трассе, внезапно и резко ворвавшейся в город.

   Я встал на ближайшей стоянке. Задумался. Город достиг совершенства: он выверен, но и уютен; удобен для всех, подчеркнув и сплетя уникальные качества каждого; многое в нём необычно, но именно так и должно быть...