i aac1e39a59aada53

   Ночь крещенского сочельника - ясная, морозная. У Смоленского тысяцкого Боняты Терпилича во дворе - гулянье: столы стоят, костры горят, народ по сугробам валяется. Бубны бьют, дудки дудят, гусли гудят, сопелки сопят. Скоморохи скачут и орут. Орут разное, противное, визгливое, пьяное, аж заходятся. Из сарая рядом с конюшней вылетает на четвереньках парень с напяленной вместо шапки головой свиньи и с голым задом, запряжённый в детские санки. Следом с хохотом бегут девушки и лупят его хворостинками. Потом выносится тройка запряжённых в телегу медведей. Нет, всё-таки, люди - снизу сапоги видны. Но орут... по-медвежьи. На телегу наваливается куча разного народа, визжат, проносятся через двор и сразу же сваливаются: телегу по сугробам не протащить - медведи быстренько выпряглись и перевернули экипаж с пассажирами. На краю двора молодые бабы и девки собирают в крынки чистый "крещенский снежок" - холсты белить да от сорока недугов лечить. Поглядывая на ярко блистающие звезды приговаривают:

  -- Звезды к гороху горят, да к ягодам; вдоволь уродится, то-то загуляем в лесах да в горохах!

   У колодца посреди двора сидит меланхоличный пьяный полуголый козёл с чёрной мордой и золочеными рогами, трясёт бородой, отблёскивая сальным по голому, воет по-волчьи на луну, временами переходя на блеяние. У его ног куль рогожи. Когда кто-нибудь подходит близко - вытаскивает оттуда горсть золы и дует на прохожего. Прохожий отшатывается, ругается. Козёл - хохочет, матерится, блеет, снова воет. Три немолодых женщины, напевая что-то своё, тягучее, совершенно не в такт основной взвизгивающей и грохающей музыке, подпрыгивают и пританцовывают перед запертым невысоким крыльцом слева, крутятся каждая юлой. Потом хватают на варежки комья рыхлого снега и манерно засевают им крыльцо. Снова кружатся, мурлыкая себе под нос:

  -- Батюшка Микола милостивый, как бы к утрею-то оттеплело, да на святую Ердань туманом одело, так хлебушка бы тогда нам достало!

   У конюшни возятся самые озабоченные мужики: кто в крещенский сочельник у коня копыта почистит, у того конь весь год не будет хромать и не случится с ним иной болести. Но, веря своей примете, мужики не доверяют бабьим и, ворча себе под нос, копаются в навозе у скотного двора - не осталось ли там огня после того, как с вечера старухи пуки лучины тут жгли, чтоб на том свете родителям было теплее.

   Впереди, перед стеной главного терема - столы с выпивкой. Еда тоже есть, но выпивки много больше - сплошной ряд бадеек, жбанчиков и кувшинов, окружённых густыми стадами разнокалиберных кружек. "Шведский стол" по-русски: "пей - хоть залейся". Перед столами большая утоптанная площадка - на ней водят хороводы. Точнее - водили. Куча молодёжи с приехавших саней валится в круг, все орут, радостно хохочут, обнимаются, толкаются. Козёл у колодца выходит из своей волчьей меланхолии, вытаскивает откуда-то из-под хвоста дудку, начинает в неё очень длинно и противно дуть. Потом пронзительный звук становится чётче, размереннее, темповее. Толпа молодёжи начинает притоптывать, всё синхроннее, слаженнее.

   Вдруг сбоку раздаётся грохот: высоченная поленница у забора начинает крениться и рушится. Из-за поднявшегося облаков древесной трухи и свалившегося снега появляется десяток парней. Красных от натуги и очень довольных собой. Требуют от девок поцелуев в награду за труды по организации разрухи. Те - хохочут, уворачиваются. Козёл выдаёт громко речитативом что-то молитвенно-матерное и снова припадает к своей дудке - начинает задавать темп пляске. В центре разворачивается два кольца хоровода - одно внутри другого. Раскручиваются с приплясом навстречу друг другу. А в самый центр выскакивает какая-то маленькая, но очень голосистая девчушка. И визжит что-то рэповое. Частушки пошли.

   "Коляда, коляда!

   Подавай пирога,

   Блин да лепёшку

   В заднее окошко".

   Вздёрнутый на мгновение подол солистки, мелькнувшие белые ягодицы однозначно определяет местонахождение упомянутого "окошка". Толпа хохочет. Кто-то валится с ног: "животики надорвали!". Цепочка кругов хороводов рвётся в нескольких местах, но остановить их уже невозможно: пока не напляшутся до упаду - будут скакать. Круги снова срастаются, через упавших перешагивают, те хватают пляшущих за ноги, заваливают рядом с собой в снег, но притоп, под козлиную дудку, идёт всё чётче, затягивающе. "Ноги сами в пляс идут!".

   В русских народных сказках есть гусли-самогуды: сами заводятся, сами играют, сами поют, сами пляшут.

   Всё верно, только здесь вместо гуслей - дудка, пляшут - гости, вместо гусляра - чёрный козёл:

   "Заиграет только он -

   И всё стадо пляшет...".

   Евгений Капустин красиво пишет:

   "Вера в сказку, вера в чудо...

   Звонки гусли-самогуды.

   Пляшут пальцы, вьются струны,

   Тени снов сплетают руны...

   Сквозь потёмки - искры света...

   И душа совсем раздета..."

   И у меня душа... совсем...

   Запахиваю посильнее свою драную маскарадную шубу. Здесь у меня мёрзнет не только душа. Ну что, Ванька, подсыл-душегуб? Давай спляшем? Хоть колени отогрею.