И.А. Гончаров

Фантазия влечет Райского именно туда, где его нет, так как он никак не связан с реальной жизнью. «Он бросался от ощущения к ощущению, ловил явления… пробуя на чем-то остановиться», — говорится о нем в романе. Обычно его фантазия пошумит, пошумит и разрешится естественным путем, то есть ничем. Он один из тех, которые вечно чувствуют в себе талант, но не умеют, по словам Веры, «приспособить» его к делу. «Ни богу свечка, ни черту кочерга», — выразилась о Райском бабушка.

Искусство Райский сделал самоцелью. Его эстетические убеждения порочны. «Вся цель моя, задача, идея — красота!» «Мое дело — формы», — говорит он. Словом, Райский — сторонник теории «искусства для искусства». Но, как справедливо замечает в романе художник Кириллов, «искусство не любит бар». Вот почему барин-дилетант Райский ничего не достиг в искусстве.

Характерной чертой Райского является двойственность этических, эстетических и социальных стремлений. То он кричит: «Я — на земле!», — то он отказывается от жизни и бежит в искусство. Но через некоторое время уже вздрагивает «от предчувствия страсти», от «роскоши грядущих ощущений» и начинает исступленно кричать: «Да, страсти, страсти!..», дайте ему «обыкновенной жизненной и животной страсти». В такие минуты он страсть ставил выше искусства, выше всех «политических и социальных бурь».

Общественные идеалы Райского сводились к отрицанию крепостного права. Нравственные нормы и устои поместного хозяйства, по мнению героя, надо «переделать». «Феодальные замашки» бабушки кажутся ему «животным тиранством». Художник говорит, что Райский ненавидел «деспотизм своеволия, жадность плантаторов», а в споре «бросал бомбу в лагерь неустойчивой старины». Недаром его как-то Беловодова назвала Чацким.

Райский безусловно отражает в себе противоречия, которые присущи были либерально настроенным людям сороковых-пятидесятых годов. Райский стонет: «Нет у нас дела», порывается к делу, но в конце концов никакой решительности изменить формы жизни не проявляет. Вот почему он говорит: «Нет дела у нас, русских… дела нет — один мираж». Вот почему он впадает в глубокую хандру, оскорбляется «ежеминутным и повсюдным разладом действительности с красотою своих идеалов», и страдает «за себя и за весь мир».

В Райском Гончаров выразил все свое сочувствие, все свое сожаление и все свое несогласие с теми из людей сороковых годов, которые не преодолели в себе праздной, пустой романтики и дилетантизма и в пятидесятых годах разделили участь его героя. Он поднялся в своем взгляде на жизнь выше этих людей. И через свою Веру он высказал Райскому свой ласковый гнев, радушную досаду и снисходительное отрицание: «Он неизлечимый романтик», «седой мечтатель Райский».

* * *

В одной из своих статей А. М. Горький говорил, что русская классическая литература «сумела показать Западу изумительное, неизвестное ему явление — русскую женщину…»

Гончаров был одним из самых вдохновенных певцов героики жизни русских женщин прошлого века. Вместе с Райским он видел, какой подвиг они совершали тогда в жизни, и «верил великому будущему русской женщины». И все силы своей души и своего таланта художник вложил именно в создание женского героического образа — Веры в «Обрыве». Вера ярко воплощает в себе высокую нравственную, человеческую красоту и силу души русской женщины.

Романист тонко сумел подготовить читателя к встрече с героиней. Она еще не появилась в романе, а мы уже с каким-то волнением ждем ее. А появившись, она на все время приковывает к себе наш интерес и внимание. И затаив дыхание мы следим за разыгрывающейся драмой, перипетиями ее любви.

Как художник, Гончаров достиг высокой поэтичности созданного им образа. Как-то по-особенному, и радостно и тревожно, влечет к себе красота Веры — ее бледное лицо, «бархатный черный взгляд», сдержанная грация, «невысказывающаяся сразу прелесть». Что-то сильное и гордое чувствовалось в ней, но Вера «проникать в душу к себе не допускала». Этим она как бы охраняла свое право на самостоятельный и свободный взгляд на жизнь, на независимость своих мыслей и чувств.

Эта черта в облике и характере Веры особенно вырисовывается в сопоставлении ее с Марфинькой — младшей ее сестрой. Образ Марфиньки исполнен естественности, теплоты, безыскусственной жажды жизни и счастья, дышит, по словам романиста, «поэзией чистой, свежей, природной». В отличие от Веры Марфинька до предела простодушна и откровенна. Все ее интересы не выходят за пределы семейного, домашнего быта.

Это, в частности, давало критике повод говорить об «ограниченности» Марфиньки. Но Гончаров не имел цели ни идеализировать, ни принижать этот образ, а рисовал его во всей его жизненной правдивости и естественности. Мы видим силу и красоту души Веры, но своя внутренняя душевная красота есть и в Марфиньке. Мы видим ее юную и чистую любовь к людям, детям. Она светло и радостно смотрит на свой будущий долг матери.