I

и ею можно заняться. Каково же было неприятное разочарование, когда наряд приехал пустым. Дома никого не оказалось, соседи показали, уехала незадолго до их приезда

на такси неизвестно куда.

Климкин в сердцах шарахнул кулаком по столу так, что удивлённый Ржач поднял голову.

Как раз вовремя, дабы принять летящий двухсотграммовый гранёный стакан на свой интеллектуально невысокий лоб.

Стакан разлетелся вдребезги, на лбу забагровел, словно штамп на чистом листе, исключительно чёткий след. Непостижимым образом рубчатый графин, наполовину заполненный водой, накренясь, проехал до края стола и рухнул на пол, устроив небольшой взрывчик и образовав лужу. Ручки, карандаши, ножницы и всяческая канцелярская мелочь тоже внесли свою лепту в суматоху, разлетелись по всему кабинету, и даже что-то вылетело в открытое окно. Буквально сразу снизу донёсся чей-то добротный мат.

– Это невозможно! – прошептал бледными губами Климкин, – не может стакан летать, а графин бегать вопреки физическим законам.

Бедный Ржач, пошатываясь и держась за красный лоб, поднялся и пошёл, было, к дверям, но заскользил на луже и рухнул, ударившись затылком о край стола. Сильно приложился, от души, дёрнулся и затих.

– Нет! – спазм перехватил горло. У пытающегося закричать Климкина получался не то всхлип, не то хрип. Полупарализованный ужасом он кое-как поднялся и доковылял, соблюдая меры предосторожности, пример Ржача лежал перед глазами, до однокабинетника. Очень осторожно помог тому подняться и усадил на стул. Капитан, морщась, сел, стал водить круглыми глазами по потолку. Чтобы он скорее пришёл в себя, Климкин решил предложить воды товарищу, схватил второй стакан, но воды не было.

Пустой взгляд Ржача опустился на коллегу, увидев стакан в руках палача, он схватился за голову и горестно взвыл, приводя в ужас тех, кто это услышал. Поднявшись со стула и шатаясь на нетвёрдых ногах, он сумел-таки покинуть опасный кабинет.

Климкин не возражал, он сидел в ступоре, душа накинула щеколду, задвинула засов и, повернув ключ на два оборота, уединилась и не встрепенулась даже, когда дверь распахнулась, и влетели рассерженные коллеги, а коллег было много. Одни прибежали снизу, другие из соседних кабинетов, примчался и его начальник собственной персоной, и все начали орать! Орали громко и долго. А он отрешённо смотрел на них, не выходя из релакса, слушал и размышлял о чём-то возвышенном. Он не понимал этих людей, ну чего топтаться здесь в грязных сапожищах, уборщица только пол вымыла, а эти ввалились и развопились! Дела житейские, никчемные, пустяковые, и вообще всё тлен и мишура. При этой удивительно простой и гениальной мысли его искренне пробило на слезу покаяния!

Он всенепременно и немедленно решил поведать о своей неправедной жизни, решил признаться в любви к ближнему и к дальнему, к незнакомым и недругам, даже к коллегам и начальнику! Влетевшие в кабинет злые люди, готовые сказать Климкину о его отчётливой неправоте и, если будет нужда, сделать внушение, но, вглядевшись, умолкали и тихонько покидали кабинет. На них смотрел счастливый человек, сердце его переполняла радость, он улыбался сквозь слёзы, всем кивал и даже обмочился, видимо, по причине переполнявших его чувств.

Брееву, начальнику оперов всея этого отдела, сообщили о пришедшем в себя Осине. Быстро схватив машину, тот помчался в госпиталь, нужно как можно быстрее из первоисточника услыхать всю подноготную.

Приехав, он сразу кинулся в палату, у дверей дежурил друг и коллега Осина, поэтому зашли вдвоём. Медсестра предупредила, что больной очень слаб, времени минут десять, не больше, и вышла.

– Дружище! Кто тебя? Что помнишь? Как было?

Повреждённый слабым голосом стал рассказывать. Поначалу всё шло логично, до той станции, где вылезла эта тётка, а следом за ней и он.

– Как ты говоришь, она называется?! Уклейма! Какая Уклейма? Разделочная?!

Бреев задумался, посмотрел на здорового коллегу, тот недоумённо пожал плечами.

Дальше больной понёс такое, что оба сотрудника из его родного отдела только переглядывались. Бреев уже и не пытался записывать. Да и писать бредятину про харчевню "Весёлые ужимки", что на вокзале, про акульи бутерброды, про рыжего мазурика у бочки с пивом под названием "Пиво жёлтое ослиное" было неразумно.

Также про диковинные названия улиц, переулков, про дома с пятизначными номерами,

да и про коллег из транспортной полиции, которые его просто так избили. Мало того, что избили, так ещё и затащили в темницу сырую с плакатом у входа "Для орлов молодых". Всё это отражать в рапорте как-то не хотелось. При этом горе-опер категорически не помнит, зачем его туда понесло и как оттуда вынесло.

Сочувственно попрощавшись, пожелав скорейшего выздоровления, при этом сильно

в душе сомневаясь в благоприятном исходе, сотрудники покинули палату в мрачном недоумении. По приезду в отдел Бреева неприятно поразили ещё одной новостью,

– Климкина увезли в дом "скорби и печали", мужик уверенно спрыгнул с ума на виду у всего коллектива.

~