I

На облепленное пиявками стекло ещё летели брызги яда, виднелись потеки из кровавой мешанины разбитых змеиных голов и раздавленных жаб. Это было омерзительно

и страшно. Происходящее было нереально, как во сне, но реально ужасало!

Впечатление усилилось и совсем стало невмоготу, вплоть до готовности сознания покинуть бренное тело, при виде несущегося прямо на двери лакированного чёрного гроба.

Ноги, как привинченные к полу, отказывали в бегстве. Ему вспомнился Звий, красавица Харвей, стоящая в развевающемся белом саване внутри чёрного летящего ящика. Воспоминание было страшным, но настоящее было ещё ужасней. Клима затрясло, но хоть он и плохо соображал, искренне перекреститься ума хватило…

Видимо, крещёным помогает сила Всевышнего, отвела и на этот раз. Несущийся как таран на двери тяжеленный гроб чуть промазал, взяв левее дверей, и врезался в угол начинающейся стены. Удар, казалось, потряс весь офис. Отлетела крышка, вслед вылетела толстуха с кровавыми губами, вся в белом. Развернувшись в воздухе, она не слабо приложилась к кирпичной стене, потом медленно сползла в бегущую воду и исчезла.

Мелькнув роскошным белым атласным нутром, вслед за хозяйкой уплыла и треснувшая домовина.

«Вот что крест животворящий делает», – про себя повторил Клим популярный, благодаря кинематографу, но от этого не потерявший актуальность тезис.

Но уж совсем стало дурно при виде полуразложившейся старухи, сидящей

в полуистлевшем гробу и гребущей чёрным обломком доски, видимо, выломанной из крышки этого же гроба. Под свисающей седой паклей остатка волос она сверкнула было глазами на Клима, но тут же один глаз выпал и потух в потоке воды, зато второй ещё успел обжечь свирепой ненавистью такой силы, что старший охранник невольно отступил вглубь вестибюля.

Страшный фантазм вне офиса продолжался, ещё плыли трупы с бегающими по ним крысами, из гробов тянули руки покойники, обвитые чёрными гадюками, но вернулся запах кофе, звук тихонько позвякивающей в чашке ложечки...

Сверху, вплотную к дверям, медленно спустилась простыня с огромной головой с угольно-серыми лохмами, торчащими в разные стороны. Большущая одутловатая ро́жа серо-зелёного цвета логично вписывалась в происходящий шабаш. Вместо рук простыня угрожающе потрясала свёрнутыми в жгуты жабьими перепончатыми лапами с когтями.

«Не меньше, чем у ленивца», – в смятении мелькнула несвоевременная мысль.

Раздался скрежет по металлу, по стеклу. Лапы с перепонками меж когтей пытались зацепиться или пробить такую хрупкую на вид преграду. Но самыми страшными были глаза-промоины, огромные, с жабьими веками, выпуклые, белые, с красными прожилками. И прожилки эти наливались багровой злобой всё больше и больше.

Ро́жа вплотную прильнула к стеклу, медленно обшарила глазами-фарами обстановку, замершие фигуры охранников, моргнула, смазав слизью жабьих плёнок эти фары,

и, не торопясь, стала как бы впаиваться в стекло.

С другой стороны, внутри, непостижимым образом стало проявляться это осклизлое нелепище с полуприкрытыми веками, которое стало облизываться длинным коричневым языком. Когда кошмарные промоины распахнулись, потянуло гнилью и смрадным холодом...

Клим заворожено смотрел, как к ним проникает неизвестная опасность, но не мог сбросить охватившее его оцепенение, время замедлило свой бег, промоины притягивали взгляд, нельзя было повернуть голову в сторону, отвести глаза. Он застыл замёрзшим бревном, скованный ужасом ощущения злобной, и в то же время притягивающей к себе неодолимой мощью. Так, видимо, себя ведёт жертва под гипнозом какого-нибудь чудовищного питона. Захотелось вдруг бросить всю эту жизнь суетную, превратиться

в струи тёмной прозрачной воды и влиться в эти глаза, зовущие, совсем нестрашные...

Но в уши влез настойчивый звон, откуда здесь звон?

А-а-а, это бренчание ложечки размешиваемого кофе в чашке Вратаря, оно звучало растянутым эхом, похожим на серебряный колокольный звон, и хоть он не мог оторвать взгляда от этой мерзкой твари, но внезапно ожила надежда. Вратарь! Незаметно, даже

как-то вкрадчиво, на первый план выдвинулась сухощавая фигура и уверенно,

не затягивая паузу, плеснула из чашки горячим кофе прямо в инфернальные глаза-блюдца...

Раздался вой, подхваченный злобным рёвом ещё какой-то нечисти снаружи, блюдца зашипели, пошли дымком и расплавились. Из лопнувших прожилок брызнула кроваво-белая слизь, вся эта субстанция обрызгала дверь и стекла́ на половую плитку розовой лужей, а огромная башка выдернулась из служебного помещения и, взмахнув простынёй, взлетела вверх. Вой постепенно удалился и затих, вода стремительным прощальным ударом снесла все застрявшие кладбищенские остатки и стала быстро спадать. Ветер тоже ослабил свирепый натиск и почти прекратился.

– Вот как-то так, – спокойно заметил Вратарь, – придётся ещё кофе заваривать.

Старший охранник обессилено дошёл и упал в кресло. Поднял голову и в ужасе от такого самообладания, уставился на напарника! Шли минуты, оба молчали.