i 34c69a6b417e3939

   - Ничего хитрого в этом не вижу, - Дэй улыбается, ломая зловещую иллюзию, - Всё как в сказках: смени имя - и станешь другим человеком, а погоня пойдёт по ложному следу. Это не смерть, Рин. Прежнее имя, документы, прошлое... Это шелуха. Змея сбрасывает кожу, но при этом остаётся змеёй. И у меня нет никакого желания изживать в себе пацана, читающего приключенческий роман на замусоренном пляже. У меня его мечты, его привычки, его шрамы. Хотя нет, шрамов теперь побольше. Идём дальше? Нас ждут.

   Это не метафора. Действительно, ждут.

   Сколько лет этой липе? Возможно, её посадили ещё при основании кладбища. Сейчас она почти сбросила листву, и тонкие ветви, как прорисованные на бледном осеннем небе, качает ветер. Нам сюда.

   У корней липы - девять могил, девять одинаковых памятников, как в воинских мемориалах. Нижние ветки осторожно прикасаются к серому камню - так мать гладит по голове задремавшего ребёнка, боясь разбудить.

   - Привет, ребята, - тихонько шепчу я.

   У чистильщиков не бывает настоящих могил - если мы погибаем, наши тела сжигают, а прах развеивают над отвоёванными у небытия территориями. Раньше это было мерой предосторожности, все почему-то боялись, что из "проклятых мест" можно притащить какую-нибудь заразу, а сейчас, по-моему, переросло в ритуал. Не дай боги, однажды людская молва превратит в духов-хранителей посёлков, городов, лесов.

   Так что все захоронения здесь - кенотафы. Но они всё равно нужны людям. Наверное, даже не столько живущим сейчас - они помнят и так - сколько тем, кто придёт после нас.

   - Привет, Лайса, - Дэй склоняется над могильной плитой, отбрасывая с неё сухие листья.

   Лайса Найе. Старинное имя - так могли бы звать героиню сентиментального романа - и чуть ли не самая распространённая в северных регионах фамилия. Вместе звучит так, что хочется произнести в одно слово. Лайсанайе. Лайса-Лягушонок.

   Она была похожа на оживший карандашный набросок, сделанный стремительной рукой: хрупкая, почти мальчишеская фигурка, серые большие глаза, пепельные волосы, заплетённые в тоненькие косички. Про себя я называла Лайсу Нарисованной Девочкой. Не помню, кто и за что прозвал её Лягушонком. Наверное, из-за невысокого роста и "лесного" камуфляжа, который всем нам выдавали. Было у неё ещё одно прозвище, которое Лайса не слишком любила - чудо в берцах. К началу Ржавчины ей уже исполнилось девятнадцать, но из-за своей хрупкости она казалась младше. Да и вообще принадлежала к породе вечных детей. Наверное, поэтому мне хотелось её опекать.

   Самая страшная смерть на моей памяти. Из очередного рейда - это была вылазка на гидроэлектростанцию - Лайсу принесли на плащ-палатке бойцы. Бледная, осунувшаяся, она поминутно захлёбывалась кашлем и сплёвывала окрашенную чёрной дрянью тягучую слюну.

   - Там камень был, чёрный, мне по пояс, Рин, представляешь? Из-за него всё в каком-то дерьме вроде чёрного инея. Я хотела его с места своротить, а он таять под руками начал. Я тогда нажала покрепче - и он совсем растаял, ничего не осталось. Там теперь чистое место, совсем чистое. Я, когда поправлюсь, тебе покажу. Злой камень, но я сильнее, а?

   Место и правда оказалось чистым, и с большими предосторожностями электростанцию удалось запустить. Вот только Лайса так и не показала мне, где нашла "злой камень". Она умерла через несколько дней после рейда, так и не выкарабкавшись из зыбкого беспамятства. Негромкий вскрик - скорее удивления, чем боли - и вытянувшееся на лежанке из веток худое тело.

   Разросшийся рабочий посёлок возле электростанции всё чаще называют Лайсой, но мне при этом всё равно вспоминаются коротенькие пепельные косички и замызганные фенечки на тонких запястьях.

   Спи, Лайса. Спи, девочка.

   Я достаю из кармана поминальный колокольчик - автоматную гильзу с металлическим шариком внутри. Горлышко сплющено так, чтобы шарик не выпал, но не до конца, чтобы не заглушать звук. В специально пробитые дырочки пропущена леска, на свободном её конце - скользящая петля - не перетягивать же живую ветку узлами. Лайсе бы понравилось. Петля затягивается, колокольчик глухо брякает, касаясь памятника. На ветках повыше качаются ещё несколько, только гильзы уже потеряли блеск.

   Этого не было до нас, это только наше. Обычай чистильщиков. Обычаи вообще странная штука, человечество обрастает ими быстрее, чем днище корабля ракушками, но чистильщики, кажется, могут дать фору всем остальным.