i_166602c1f3223913

утра. Он мирно катился один в этом человеческом потоке, который

останавливался, колебался, стонал и ругался, но все же неудержимо

двигался вперед. Перед ним по шоссе погонщики гнали гурты скота, чтобы

он не достался неприятелю; целые стада быков, коров и телят смешались с

доблестными воинами серо синей армии. А неприятель наседал, и его

артиллерия, пристрелявшись, стала слать очередь за очередью в самую гущу

людей и животных. Это произвело среди несчастной четвероногой скотины, которую не вымуштровали оканчивать свою жизнь среди такого фейерверка, страшнейшую панику; животные взбесились, вырвались и бросились с

опущенными рогами на стену окружавших их людей. На шоссе образовались

клубки трепещущих тел, катившихся то в ту, то в другую сторону. Раненые

животные, обезумев от боли и страха, ринулись, сметая все на своем пути, во все стороны с шоссе на волю… Но вот к шрапнели русские прибавили и

несколько фугасов; один из них угодил в самую середину шоссе, и в

возникшей вокруг него суматохе разыгралась трагедия, которую мало кто из

окружающих заметил. Из-за чудовищного столба дыма вынырнула вдруг

великолепная породистая корова, слепо бросилась, наклонив голову, со

всех ног вперед и вонзила свои длинные, острые рога в ранец какого-то

солдата, шагавшего на краю дороги, и стремглав умчалась в поле. А на ее

рогах болтался на ремнях ранца солдат, дико размахивал руками и орал: – Стой, стой, дура! Ведь тебя же расстреляют за государственную измену!

Стой!… Нет, такой штуки со мной еще никогда не случалось!…

Разъезд 8 го Донского казачьего полка осторожно, шаг за шагом, пробирался вперед. Это был головной разъезд отряда, шедшего на смену

измученных частей 3 го Кавказского армейского корпуса. Пять казаков

ехали по дороге, держа наизготовке длинные пики. Па опушке небольшой

рощи они остановились, сошли с коней и, ведя их на поводу, углубились в

тень деревьев. Хорунжий шел впереди; вдруг он обернулся и прошипел: – Ложись!

Казаки мигом легли, а офицер ползком стал пробираться в самую чащу, откуда доносилось коровье мычанье, топот и человеческий голос. Вскоре

офицер вернулся и шопотом отдал приказание. Казаки вскочили на коней и

полукругом поскакали к дороге, ведшей через поляну. Они приготовились к

атаке и, взяв пики наперевес и выхватив шашки, стали ожидать команды. Но

команды не последовало, и казаки сами обнаружили необычайного

неприятеля, которого они собирались атаковать. На поляне паслась большая

пестрая корова, которую человек в изодранном австрийском мундире вел на

веревке, обмотанной вокруг ее рогов; затем этот человек привязал корову

к дереву, лег под нее и начал доить молоко в котелок, приговаривая: – Вот видишь, Пеструшка, теперь придется нам с тобой не расставаться и

изображать отшельников в лесу. Ты будешь кормить меня своим молоком, чтобы я не умер с голоду. Ну, ну, Пеструшка, давай ка его побольше, не

конфузь себя! Знаешь, у св. Генофевы была только лань, и та ей давала

столько молока, что она могла жить. А ведь ты как никак тирольской породы!

Хорунжий подманил ближайшего казака и шопотом спросил его: – Что это – пленный? Сумасшедший? Или что?

– Ваше благородие, – так же тихо ответил казак, – у него винтовка.

– Неужели? – удивился офицер тому, что у человека с коровой была

винтовка. – Ну, вперед, ребята! – крикнул он, и четыре казака выехали на

полянку, направили пики человеку в грудь и гаркнули: – Руки вверх!

Человек в неприятельской форме поднял руки. Один из казаков соскочил с

лошади и отнял у него винтовку; затем офицер повернул к нему коня и спросил: – Ты что тут делаешь?

Человек расстегнул куртку, распахнул на груди рубашку и в отчаянии

воскликнул:

– Убейте меня, я изменил своему императору!

– Стало быть, и вас вошь заела? – меланхолично ответил ему казак, решивший, что пленный показывает ему изъеденную грудь» – Ну. ладно, иди, брат! Отведай ка нашей русской каши! Вперед, марш!

Схватив солдата за плечо, казак заметил три медали на его куртке. Он

сказал офицеру: «Глядите, ваше благородие, „за храбрость“! Стало быть, он в наших стрелял!» – дал пленному по уху, сорвал медали и сунул их

себе в карман. Затем он подхватил его под руку и повел в штаб. Солдат

обернулся и сказал:

– Послушайте, ребята, корову вы не режьте, она молочная… Вот говорят, что вы – наши братья; но я вижу, какие вы братья! Акурат как эти

Росточили из Сливенца, которые распороли друг другу брюхо… Да не держи

ты меня так, я и без того не убегу!… Вот на Цепной улице жил один

сапожник, Фуячек по фамилии, так тот двинул полицейского, который тоже

его так вел, в морду, ей богу!…

Они добрались до полка, и казак доставил пленного в штаб. Все сияло

золотом и серебром; у замухрышки австрияка разбежались глаза. Какой то

толстый полковник крикнул ему:

– Военнопленный? Какой родной язык? Как фамилия?

– Так что, дозвольте доложить, я холостой, – ответил пленный, – но это

очень любезно с вашей стороны, ваше высокоблагородие, что вы

справляетесь о моей «фамилии»^*2 <#t2>* , о жене и детях.

Полковник, обратился к своему штабу с вопросом: – Что он говорит? – А затем на ломаном немецком языке переспросил