Чтобы избежать дальнейших расспросов, я ушёл к себе, как только
картофельная вахта была закончена. Я принялся размышлять над тем, что
думает и о чем знает мама, но ответ не заставил себя долго ждать.
Она вошла ко мне в комнату, как всегда, не постучавшись. Передник чуть
сбился в сторону, в руках кухонное полотенце, вид решительный и немного
угрожающий.
- Тогда скажи мне, Артём, кто такой Андрей? Внутри всё оборвалось. Она
знает. Я посмотрел на неё
таким взглядом, каким смотрел в детстве, когда она прижимала меня к
стенке с доказательствами какого-нибудь ужасного преступления, и я
понимал: что ни говори и ни делай сейчас, наказания не избежать. Мне
даже показалось, что она сейчас размахнётся и ударит меня мокрым
полотенцем, я рефлекторно втянул голову в плечи и ссутулился.
- Ну, что же ты молчишь? - она начала повышать голос. - Что же ты ведёшь
какую-то двойную жизнь, а мне врёшь в глаза и думаешь, что я последняя
дура? - и тут она на память выдала мне фамилию Андрея и его домашний
телефон.
“Наверное, подсмотрела в моей записной книжке”,- подумал я. Но всё
остальное?
- Артём, скажи мне, зачем ты это всё делаешь? Скажи, у меня что, сын
педиком вырос?
- Перестань ругаться,- только смог выговорить я, прицепившись к
последнему слову.
- Перестать ругаться? А что мне ещё делать? - и тут мама стала не только
кричать, но ещё и плакать. - Что мне делать-то с сыном-пидорасом? Может, ты ещё на панель завтра пойдёшь, чтобы деньги своей жопой зарабатывать?
Перестать ругаться? Ёб твою мать, что мне ещё остаётся? И ещё скрывает
всё! И ещё врёт! Да за что мне такое наказание-то? Никогда у нас в семье
такого не было. Ты откуда такое удумал-то? Что ты в этом нашёл-то? И ещё
расписывает всё, как в романе!
- Так ты нашла дневник! - захлебнулся я от обиды.
- А как мне было не найти-то, если ты его на виду оставил? - стала вдруг
оправдываться мама, но потом опомнилась и вернулась к главной теме. - Да
ты что вообще говоришь? Какая разница, откуда я узнала? Ты думаешь, что
я рано или поздно не узнала бы, что у меня сын - гомик?
Она кричала, плакала, размазывая полотенцем слёзы и тушь. Я никогда не
видел её такой. Не говоря уже о том, что я ни разу не слышал её такой.
Может, моя мама и ругалась матом в кругу своих друзей, но она никогда не
позволяла себе грубо выражаться дома. Табу было таким сильным, что я и
сам никогда не позволял себе этого и даже в школе пресекал Артура, если
мне казалось, что он слишком разошёлся. Это, правда, мало помогало, так
что большую часть его слов я пропускал мимо запей.
- И вот ещё это! Ты ещё и всякую грязь будешь в дом таскать?! - и она
бросила в меня бубновый валет, который, как мне казалось, был спрятан
достаточно надёжно, ей пришлось бы перерыть всю библиотеку, чтобы найти его.
Я стоял напротив неё, не зная, что отвечать. Да, я был виновен по всем
статьям, но был ли я действительно виноват? В детстве можно было
оправдаться тем, что я случайно разбил окно, или поклясться, что никогда
больше не буду воровать конфеты из серванта. Но что я мог сказать
теперь? Даже если бы она немедленно выгнала меня из дому, я не перестал
бы видеться с Андреем и даже не смог бы солгать ей, пообещав это, ведь
теперь наши отношения было невозможно скрывать.
Мне хотелось, чтобы она замолчала и ушла, оставив меня, наконец, в
покое. Мне-то было некуда идти, да и невозможно было двинуться, потому
что она стояла в дверях комнаты. Я покраснел от злости и обиды. Даже в
худшие времена в школе я не выслушивал столько оскорблений за такое
короткое время, хотя все эти слова уже были произнесены по отношению ко
мне в тех или иных ситуациях.
Почему она так говорит со мной? Кто ей дал право унижать меня? Почему я
не могу ничего ответить и просто стою и слушаю словесный понос, который
льётся из её злого рта? Мне хотелось кинуться на неё с кулаками, бить её
по лицу, по голове, по этим её заплаканным глазам. Убить, раздавить, уничтожить её. Я ненавидел её всем сердцем. Я и раньше ненавидел её в
такие моменты, но ненависть моя ждала этой минуты, чтобы переполнить
меня всего и остаться со мной на всю жизнь, а не только на пару часов
скандала. И ещё я понял, что она, моя мама, тоже ненавидела меня. Не
просто не любила, как не любят нежданных детей, а именно ненавидела. Она
не раз говорила, что аборт в моём случае был бы прекрасным решением, но
теперь, когда я переступил что-то, стал не тем, кем она хотела меня
видеть, теперь она ненавидела меня по-настоящему.
Я не произносил ни слова, потому что знал - если начну говорить, скажу
всё. А сказать всё было бы слишком много. Поэтому я стоял и смотрел на
неё, стиснув кулаки.
Она увидела ярость в моих глазах. Точнее, её ненависть в какой-то момент
схлестнулась с моей. Она выдохлась, вышла, громко хлопнув дверью, и
заперлась в своей комнате.
Штиль.
Всю следующую неделю мы не разговаривали. Бойкот не был объявлен
официально, но каждый вечер мама закрывалась в своей комнате и не
выходила до утра. Я тоже старался не показываться ей на глаза, не
представляя, каково будет продолжение всей этой истории.
Я спрятал получше уже написанные дневники и решил, что впредь буду