Гвоздь в башке

Вместо того чтобы отрицательно мотнуть головой, Александр затряс ею сверху вниз, что было воспринято окружающими как знак одобрения.

Несколько тысяч отборных гоплитов-минотавров сделали поворот кругом и отправились на поиски горных троп, которые должны были вывести их в тыл италийцам. Более самоубийственного маневра не смог бы придумать даже откровенный изменник.

Все видя и все прекрасно понимая, Александр вскочил со стула, дабы самолично остановить уходящую тяжелую пехоту, но не соразмерил своих усилий (теперь для него было все едино – что вершок, что сажень) и в полном боевом облачении грохнулся на землю.

– Позвать врачевателей! – крикнул Перменион. – Быстрее!

Пока минотавры-лекари, являвшиеся одновременно и жрецами Асклепия, обмахивали Александра всякими подручными средствами и давали ему нюхать едкую соль, италийцы приблизились на расстояние, позволявшее обмениваться бранными словами. Наконец-то дорвавшийся до власти Перменион немедленно распорядился:

– Кавалерию вперед!

Вот этого как раз и не следовало делать. Кавалерия без поддержки пехоты то же самое, что бык без рогов – и напугает, и бока намнет, а забодать не забодает. Уж лучше пожертвовать резервом – слонами. Тем более что италийцы не имеют опыта борьбы с ними.

Мысли у Александра были здравые, но их еще требовалось как-то довести до сведения соратников. Уж и не знаю, каким усилием воли он выдавил из себя сиплое и малоразборчивое:

– Слонов! Пускайте слонов!

Перменион, которым владели сразу две взаимоисключающие друг друга страсти – угодничество и властолюбие, немедленно отдал новый приказ, при этом не успев (или забыв) отменить предыдущий.

Едва только кавалеристы-минотавры, сопровождаемые телохранителями эфиопами, державшимися за стремя хозяина, поравнялись с нами, как их настигли боевые слоны – свирепые чудовища, размалеванные пурпуром и хной, с раззолоченными бивнями и колокольчиками в ушах.

Нагрудники и все постромки слонов были покрыты длинными шипами, а на спинах возвышались ивовые башенки с лучниками. Каждый вожатый имел при себе не только острейший крюк, выполнявший роль руля, но и тяжелый молот-клевец, заменявший, так сказать, аварийный тормоз.

Кони и слоны перемешались, что не понравилось ни тем, ни другим. Шипы наносили раны и всадникам и скакунам, а склонные к панике элефанты шарахались от лошадей, путавшихся у них под ногами. Неразбериха усугублялась тучами горящих стрел, летевших со стороны италийцев.

Прямо на моих глазах взбесившийся слон-самец сбросил со спины башенку и, подобно подбитому танку, завертелся на одном месте. Вожатый, чудом удержавшийся в своем хлипком седле, ударом молота размозжил череп гиганта, но не успел вовремя спрыгнуть, и оказался под рухнувшей тушей. Аналогичные сцены происходили повсюду.

Александра поставили на ноги, и я получил возможность его глазами увидеть сцену столкновения италийской армии с обрушившейся на нее лавиной разъяренных животных. В один момент из людей, лошадей, слонов и минотавров образовалась куча мала (а на самом деле ох какая огромная!).

Долина, имевшая в ширину несколько тысяч шагов, оказалась тесной для этой кровавой забавы.

Никаких подробностей сражения различить было невозможно. Да и не сражение это было, а всеобщее побоище, где в неимоверной давке люди гибли целыми центуриями, где слонам вспарывали брюхо и совали в хобот горящую паклю, и где всадник не имел никакого преимущества над пехотинцем, а, наоборот, становился легкой мишенью для летевших отовсюду стрел и дротиков.

Свита Александра, прежде соблюдавшая подчеркнутое спокойствие (Перменион не в счет), теперь обнажила мечи. Уцелевшие щитоносцы еще плотнее сомкнули строй. Все было готово к отражению атаки, хотя я даже не знаю, кто нам сейчас больше угрожал – прорвавшиеся вперед италийцы или свои собственные слоны, искавшие путь к спасению.

Чей-то голос воскликнул: «Коня! Подать коня Александру Двурогому!» – но тотчас осекся, и через сознание предка я понял причину этого. Согласно обычаям минотавров, полководец перед боем отсылал свою лошадь в обоз и в случае неудачи обязан был сражаться, как простой пехотинец, оберегаемый от врага только собственным мужеством да незримой эгидой Афины Промахес.[11]

Александр тоже выхватил меч, хотя и не сразу нашел его рукоятку. Большая часть слонов уже билась в агонии, а уцелевшие улепетывали в лес, давя своих и чужих. Кавалерия еще сражалась, но было понятно, что в такой толчее ей долго не продержаться.

Надо было трубить сигнал к отступлению и, бросив бесполезные метательные машины, отходить вверх по уклону долины, чтобы там, на просторе, завязать с италийцами решающую схватку (эта мысль, естественно, принадлежала не мне, а Александру).

Желая передать ее соратникам, он громко замычал и взмахнул мечом. Однако его опять поняли превратно.

– Александр повелевает стоять на этом месте до последней капли крови! – возвестил Перменион, у которого в сочленениях доспехов уже торчало несколько обломанных стрел. – Боги испытывают наше мужество, но в конце концов отдадут победу достойнейшим из своих детей, кефалогеретам!