Гвардии юнга

Насыров очень хороший человек. Это видно по глазам. Они у него добрые и внимательные. Насыров — не только командир отделения, он еще парторг катера. Все его очень уважают, и даже лейтенант Чернозубов с ним советуется, как проводить ремонт, кого послать принимать боекомплект.

Катер только вчера, перед тем как Алька попал на него, вернулся с боевого задания. Вражеским снарядом была повреждена носовая башня, пулями и осколками изрыта вся надстройка. Алька сам видел пробоины. Теперь взрослые говорят о том, как заделать их, и Алька сидит тихо-тихо, чтобы вдруг его не попросили покинуть кают-компанию, где идет такой серьезный разговор об автогенной сварке, о металле, снарядах…

Потолок низко навис над беседующими, и, чтоб не было душно, дверь на палубу оставили открытой. Альке не везет: в самом интересном месте разговора, когда взрослые стали вспоминать подробности последнего боя, с палубы доносится голос Куликова:

— Юнга Ольховский, ко мне!

Альке смерть как не хочется уходить из кают-компании, и он секунду медлит. Но лейтенант Чернозубов вдруг умолкает и лезет в карман за портсигаром. Разговор прерывается. Никто не смотрит на Альку, даже отец, который сидит напротив. Но Алька вдруг понимает, что все ждут, как он поступит. Алька мучительно краснеет и говорит Канарееву:

— Разрешите выйти, товарищ гвардии старшина второй статьи.

— Пожалуйста, юнга, — отвечает равнодушно Канареев и встает, чтобы выпустить Альку из-за стола.

— Позавтракал? — встречает его Куликов. — Ну, тогда начнем нашу боевую подготовку. Будем морскую науку изучать. — Куликов протягивает Альке кусок кирпича. — Хорошенько растолки его и продрай рынду. — Он показывает на колокол, висящий на самом носу катера.

— Ясно?

— Ясно, — вздохнул Алька.

Чего уж тут неясного. Натолок Алька кирпичного порошку. Трет рынду, придерживая рукой ее язык, чтобы не бухнула ненароком раскатистым звоном на всю реку, а самому ох как тошно.

И правда, чего ради он стремился на катер? Чтобы воевать, чтобы мстить проклятым фашистам, а тут чисти позеленевшую медяшку…

Горько Альке. Ожесточенно трет он круглые бока рынды.

И почему он родился так поздно? Все его считают маленьким. Даже Куликов. А сам-то давно, что ли, маленьким был?

Альке почему-то вспоминается Ленинград. Вспоминается таким, каким он оставил его, уезжая вместе с матерью, братом и сестрой в эвакуацию. Отец ушел на фронт добровольцем. Город был притихший, настороженный, ощетинившийся надолбами. Укрепления вокруг Ленинграда строили все горожане. Строила их и мать Альки. Далеко теперь мать с братом и сестрой — в Костромской области. Далеко и родной дом, школа на Курляндской улице. Может, и в нее угодил фашистский снаряд или бомба?..

Нет, все-таки это несправедливо, что ему, Альке, не доверяют настоящего мужского дела.

— Юнга, хватит, хватит! Так ты в рынде дырку протрешь! Смотри, как сияет!

Алька поворачивается к Куликову и угрюмо смотрит себе под ноги, молчит.

Некоторое время молчит и Куликов. Потом с притворным сочувствием спрашивает:

— Ты чем расстроен, юнга? Может, мозоль натер? Так мы сейчас тебя в лазарет.

Ну, уж это слишком! Алька мозолей не боится. Он не маменькин сыночек. В эвакуации в интернате и пахать приходилось, и дрова заготовлять, да и мало ли что еще.

— Мне мозоли натирать не надо, — говорит Алька сдавленным голосом. — У меня уже есть.

Куликов берет его ладони в свои, внимательно рассматривает Алькины рабочие мозоли, а потом говорит уже серьезно и так задушевно, что у Альки внутри что-то вздрагивает:

— Так что же ты загрустил, Олег-Олежка?

Алька молчит, потом говорит, совсем потерянный:

— Это что ж, я всегда буду, выходит, драить медяшки? А к пулемету меня и на выстрел не подпустят?

— Ах, вот ты о чем, — сочувственно тянет Куликов, кивая головой. — Так ведь командир с твоим батькой порешили сделать тебя сигнальщиком.

— Знаю, — пренебрежительно говорит Алька.

— Ну, это ты брось, — возмущается Куликов. — Знаешь, да не все. Сигнальщик в бою — правая рука командира. Неправильно примет приказ — и пиши пропало. А если сигнальщик хорошо свое дело знает, четко связь держит — значит, половина победы уже наша. Ясно?

— Ясно, — мрачно отвечает Алька.

— То-то же, — наставительно говорит Куликов. Потом наклоняется к Альке и заговорщическим шепотом продолжает: — Ну, а с пулеметом мы так оборудуем дело. Если у тебя семафорная азбука пойдет на лад, то потихоньку и пулемет осваивать начнем. Но семафор должен знать на отлично. Ясно?

Алька не смеет поверить своему счастью. Он готов броситься на шею Куликову.

— Ясно, товарищ гвардии матрос! — выпаливает он во всю силу легких. — Учите меня семафору.

Вместе они идут в рулевую рубку. Там Алькин шеф вручает ему пару красных флажков и таблицу. На таблице краснофлотец с двумя флажками в руках. Его руки в разных положениях, и каждое такое положение означает букву алфавита и всякие специальные знаки.

С таблицей и флажками Алька отправляется на бак.