Наверное думал Арсений, что будет этот случай единственным. Но уже проторили ночные гости дорожку в его дом, натоптали шаткий путь в сумерках. Арсений не писал, сколько раз к нему приходили, сколько раз в темноте влетали на двор запаленные лошади; но Кирилл чувствовал, что не раз и не два – гуляли кругом облавы, выискивая бунтовщиков действительных и мнимых, бесновался генерал, у которого разбили оранжереи розария.
Угрожали ли Арсению выдать его властям? Пытались купить? Или он сам, по своей воле принимал ночных посланцев неведомой
Кирилл думал, что все-таки Арсений был тверд: сам открывал двери, никто его не понуждал.
Глубокий переворот, считал Кирилл, совершался в то лето внутри Арсения Швердта. И чтобы довершить его, судьба дала Арсению еще две встречи.
Поздней весной, видно, через ту же окскую воровскую переправу, привезли в Пущу нового гостя. Наверное, тайными путями узнали о странном враче, проверили его, – а может, другого выбора не было. Привезли того, кого сам Арсений звал товарищ Аристарх; только так. Это был эсер, один из подпольных руководителей декабрьского восстания в Москве. Он был ранен, не успел бежать с остальными, отлеживался на конспиративных квартирах, пока это не стало слишком опасно: полиция шерстила город, жандармы накрывали эсеровские явки.
Большая
Московское восстание большевики потом переписали на себя, помнил Кирилл. Но на самом деле руководили им социалисты-революционеры, эсеры. Кто был товарищ Аристарх, сколько было у него имен и фамилий, указанных в жандармской розыскной бумаге, Кирилл узнал не сразу; вначале он просто вообразил человека без особых примет, профессионала перевоплощений, могущего представиться агрономом, торговцем, даже сыскным агентом.
Арсений спрятал и вылечил товарища Аристарха; может быть, на сей раз вопреки своей воле. Никто не знает, о чем разговаривали двое мужчин, – в записях Арсения было лишь лаконичное «ходил в амбар», «снова ходил в амбар», «был в амбаре», – что Арсению, не сведущему в хозяйстве, делать в амбаре, там, значит, и оборудовали укрытие. А потом Аристарх исчез, чтобы возвратиться еще не раз, ибо он стал должником доктора из Пущи, спасшего ему жизнь и здоровье; доктора, имевшего в родственниках фабрикантов Густава Шмидта и Андреаса Швердта.
В те же месяцы Арсений познакомился с будущей женой.
«То, что бабочка может ночная рассказать по секрету дневной», – повторял про себя Кирилл давние стихи, думая о той встрече. Ночная бабочка кружила под застрехами амбара, среди запахов сена, запекшейся крови, лекарств. А дневная порхала над солнечными дорогами, над полями, где смотрят в моря растущей пшеницы церковные колокольни.
Мальчишку из Пущи послали в соседнее Никольское, на колокольню за голубиным пометом – удобрить доставшиеся в наследство от бабушки Клотильды черные розы, которые полагалось опрыскивать особыми настоями железных опилок, чтобы не теряли цвета, розы – зависть соседа-генерала, который вызвал на постой драгун, ранивших бакенщика, спасенного Арсением…
Черные розы, поздняя дань сентиментальности Клотильды… Мальчишка поскользнулся, его одолела пахучая жара на самой верхотуре, сверзился с лестницы, сломал руку, ушиб плечо. Арсений сам за ним приехал на телеге – и познакомился с племянницей священника, прибывшей погостить на лето.
Как писал сам Арсений, у Железного Густава, вошедшего в стариковский возраст, уже был готов список подходящих невест для внука; старик подходил к этому с бесцеремонностью коннозаводчика. До конца не простивший Арсению ничтожество выбранного поприща, бессмысленность служилой карьеры, Густав задался целью найти Арсению жену, которая бы сумела выправить его чудаковатый, с коленцами, характер и вернуть внука в лоно семьи. Железный Густав был циничен и настойчив, присылал фотографии кандидаток с кратким описанием приданого – акций, владений и прочего; были среди них и аристократки, и богатые купеческие дочери. Но Арсений, кажется, чувствовал, что брак с любой из этих женщин будет ему
Их он и нашел в племяннице священника, пятой или шестой дочери попа, служившего во Владимире, но бывшего родом из муромской глуши, где жили еще редкие отшельники-язычники, поклонявшиеся каменным дольменным кругам, выложенным на песчаных гривах среди болот.