Гурманы невидимого: от "Собачьего сердца" к "Лошадиному супу"

«Оля никогда не открывала консервные банки таким способом … Левая рука, сжимающая край банки, сорвалась и порезалась о нож … Оля вынула маникюрные ножницы, подошла к жующему Белому Пиджаку … и вонзила ножницы ему в шею. ИРА вытянул из кожаных ножен трехгранное шило … Быстро присел. Шило вошло Оле в сердце»

[Сорокин 2001: 299, 305].

Если вспомнить историю беременности Сократа и гром чужого молчания, которым поражены герои Пушкина, то можно предположить, что и Ваня молчит не своим голосом. Ребенок, чтобы пережить суровость матери, берет на себя ее депрессию [Winnicott 1958: 92]: советский человек бережет в себе молчание Родины.

Чтобы вместить Невидимое, нужно освободиться от видимого. С этой точки зрения немка выполняет полезную функцию: она помогает Ване стать пустым. Чтобы наполниться Счастьем, герой должен пережить потерю: ампутация и аборт — необходимые элементы сюжета. Герои либо бездетны, либо теряют детей: ценность имеет только суррогатное материнство. В движении к полной идентификации герой отказывается от частичных или временных идентификаций: сын полка покидает полк и уходит в пустоту:

«А вокруг стояла громадная тишина, которая казалась выше елей, выше звезд и даже выше самого черного бездонного неба»

[Катаев 1956: II, 620].

Полная идентификация превышает Родину: момент полной идентификации — аборт Родины.

«Рука нащупала ужасно-непривычную впадину со сломанными ребрами. Трясясь и икая, Оля пыталась втянуть в себя хоть глОток хоть глООток хоть глООООООООООток воздуха, но воздух не входил-дил-дил в губы и как аборт как аборт как аборт как аборт»

[Сорокин 2001: 303].

Можно сказать, что герой американского мифа использует людоедку, а именно: он ее кормит. Кормить людоедку означает взять Питание в свои руки, перехватить у женщины контроль над Питанием и кроме того наблюдать за актом питания, что во многих традициях эквивалентно нарушению табу.

Коммунистический мегаглаз не видит разницы между желаемым и видимым: он желает видеть только желаемое.

«То была практика, скажем так, оптического гегельянства, виртуозно проделываемая писательским цехом, где противоречия не столько снимались вышестоящими инстанциями, как у Гегеля, сколько делались прозрачными при помощи мегаглаза, для которого их существование лишалось всякой реальности»

[Недель 1999: 119].

Пища людоедки — образцовый объект желания, или Образец Питания: объект, который необязательно желать, но необходимо иметь. Наблюдение за питанием людоедки обеспечивает желание объектом: невозможный объект мощного желания людоедки присваивается глазом наблюдателя. Чтобы иметь объект желания, наблюдатель должен давать людоедке пищу, но он не должен давать ей питаться пищей. Людоедку следует кормить так же, как Ваня кормит Каштанку, как герой Зощенко удовлетворяет аппетит аристократки [ср. Жолковский 1999] и как Остап обходится с людоедкой Эллочкой.

В «Счастливой Москве» Платонова за «хищным» питанием Москвы Честновой наперебой следят несколько наблюдателей: Москва Честнова кормит наблюдателей питанием: