Гумилёв сын Гумилёва

Привязанность Гумилева к собакам была известна и раньше. Еще летом 1931 года на Хамар-Дабане к молодому Гумилеву прибился пес Яшка, и Гумилев, по словам Анны Дашковой, ходил по таежным маршрутам, «обычно сопровождаемый верным Яшкой».

И как не упомянуть лошадей! В научных экспедициях, начиная с Хамар-Дабана и заканчивая поисками хазарских городов, они были незаменимы. Судя по одной из фотографий, сделанной где-то в шестидесятые, Гумилев-младший не был таким лихим кавалеристом, как его отец, но достаточно крепко сидел в седле. Наконец, в таджикской экспедиции были еще верблюды. Документальных подтверждений не сохранилось, но мы же с вами не сомневаемся: верблюды были!

ПОСЛЕДНИЕ ДНИ

Еще с осени 1991-го Гумилева мучили боли в печени. Болезнь продолжалась несколько месяцев, Гумилев, по своему обыкновению, избегал госпитализации. В начале апреля Людмила Стеклянникова пришла к нему по журналистским делам. Гумилев положил ее руку себе на живот и, очевидно, превозмогая невыносимую боль, начал отвечать на вопросы. Та прервала интервью, надеясь встретиться с Гумилевым уже на Пасху, которая приходилась на 26 апреля, но встреча не состоялась. 7 апреля Гумилева с печеночной коликой увезли в больницу Академии наук. Диагноз – желчекаменная болезнь и хронический холецистит. Болезнь тяжелая, однако лечению поддается. Но Гумилев знал, что доживает последние недели.

Дмитрий Балашов, с грустью наблюдавший, как стареет и теряет силы его учитель, стал замечать в глазах Гумилева «тот же обреченно-умученный и покорный взгляд, что у его верного Алтына накануне смерти».

За полтора года до смерти Гумилев начал прощаться со старыми знакомыми, о которых прежде мог не вспоминать годами. 2 февраля 1991 года он подарил Эмме Герштейн экземпляр «Этногенеза и биосферы» с дарственной надписью.

В начале мая 1992-го Очирын Намсрайжав, возвращаясь из Лондона в Улан-Батор, позвонила Гумилеву и услышала его слова: «Дни мои сочтены. Я послал Вам последнее письмо…» Вернувшись в Улан-Батор, она прочитала: «Я очень искренно Вас любил. Знайте это, ибо я вижу конец. Ваш верный Арслан».

Попрощаться с Натальей Варбанец Гумилев не мог. Птицы уже несколько лет как не было среди живых.

В начале мая Гумилева выписали из больницы, но в доме на Коломенской улице он пробыл только неделю. В «Хронике» Ольги Новиковой выписка из больницы обозначена 18 мая, а повторная госпитализация – 19 мая, но это, видимо, ошибка. По воспоминаниям Натальи Викторовны, Гумилев пробыл дома целую неделю, значит, его выписали не 18, а несколько раньше. На время этой последней домашней недели приходится, очевидно, звонок Намсрайжав.

Дома у Гумилева поднялась температура, усилились боли, и ему вновь пришлось лечь в стационар.

Ученики посменно дежурили у его постели. Гелиан Прохоров, много лет не общавшийся с учителем, приехал, как только узнал о болезни Гумилева. Днем с Гумилевым обычно сидели женщины – Елена Маслова, Инна Прохорова, Ольга Новикова и другие. Мужчины сидели по вечерам и ночью, читали ему книги.

Последние недели Гумилева произвели такое впечатление на Инну Прохорову, что она записала в своих воспоминаниях: «…жизнь его кончилась, вернувшись к житию». Но Лев Николаевич не был «святым Львом», и в страданиях он оставался прежним человеком. Константин Иванов читал ему «Четьи Минеи», и когда он уходил, Гумилев просил Ольгу Новикову: «Оля, я же все это давно знаю наизусть! Давайте почитаем… фантастику».

Гелиан Прохоров беседовал с ним об истории, как в старые добрые времена на Московском проспекте или еще раньше – в купе кисловодского поезда, где они впервые и повстречались.

23 мая Гумилеву сделали операцию – удалили желчный пузырь. Родные и друзья Гумилева, от Натальи Викторовны до Елены Масловой и Дмитрия Балашова, считали эту, роковую для Гумилева, операцию ненужной и вредной: «Его нельзя было класть на операцию. Они ему удалили весь желчный пузырь, а этого нельзя было делать – ткани были очень тонкие. Лопнула его чуть зарубцевавшаяся язва и образовались новые язвы, началось сильное кровотечение».

Но операция – всегда большой риск. Врачи хорошо знали состояние Гумилева; если они решились оперировать, значит, не было другого выхода.

Когда у Гумилева открылось сильное кровотечение, потребовалось переливание крови. Кто-то из учеников сообщил об этом Александру Невзорову, и тот объявил городу и миру, что требуется кровь для Льва Гумилева. Как свидетельствует Наталья Викторовна, Невзорова, кажется, недолюбливавшая, «доноров пришло много».

Слава Гумилева достигла своего пика в мае – июне 1992-го, когда он, «бледный, опухший, опутанный проводами», лежал в отдельной реанимационной палате. Ленинградские газеты печатали сообщения о здоровье Гумилева. Сергей Лавров удивлялся: «Когда еще пресса (пусть местная) давала такие сводки? Разве что в 53-м…»

А по ленинградскому радио как раз читали «Древнюю Русь и Великую степь».