Гуманисты эпохи Возрождения о формировании личности (XIV–XVII вв.)

Но есть в наши времена огромная толпа тех, кто чурается науки как позора или одобряет мнение Лициния, некогда римского императора, который называл литературу ядом и общественной заразой[99]. Гораздо лучше говорит другой: счастливы были бы государства, если бы ими управляли мудрецы или если бы их правителям случилось выучиться мудрости[100]. Притом верно и то, что занятия литературой не лишают человека ни безумия, ни злобности; и даже более того: как тем, кто рожден к добродетели и мудрости, они очень помогают, так способствуют часто сокрытию глупости или служат орудием пагубной несправедливости. Мы знаем, что Клавдий (вернемся снова к римским императорам) был достаточно ученым и Нерон, его пасынок и наследник в правлении, весьма образованным; но первый был человеком редкостной глупости, второй запятнал себя жестокостью и всяческим позором. <…>

Напротив, твой прадед Яков Каррара, благоразумный муж и великодушный государь, будучи сам не очень образованным, тем не менее необычайно высоко ценил ученых[101], так что считал, что ему одного недоставало для счастья – быть образованным хотя бы настолько, насколько это доступно скромному человеку.

И в старости можно желать стать образованным, однако нелегко этого достичь, если с ранней юности не вооружиться знанием с помощью старания и труда. Следовательно, в юности надо подготовить для себя утехи, которые могут услаждать честную старость. И те занятия, которые в юности тягостны, в старости будут сладким отдыхом. Поистине есть в этих занятиях большая опора: мы находим в них целебное средство против изнемогающей усталости, или утешение от беспокойных дел. Есть ведь два рода жизни: один – свободный, заключающийся целиком в досуге и созерцании, другой состоит в деятельности и труде. Сколь необходимо знание и использование книг в первом роде жизни, всем должно быть ясно, а сколь полезно это во втором, легко можно распознать из дальнейшего. Я уже не говорю о том, насколько благоразумнее благодаря наставлениям авторов книг и примерам, приводимым в них, могут стать те, кто посвящает себя деятельной жизни.

Но и управляя государством, ведя за пределами отечества войны или занимаясь дома делами своими и своих друзей, не найдут они, утомившись, ни в чем другом более приятного занятия, чем в чтении. Выпадают также часы и моменты, когда от этих дел мы освобождаемся по необходимости, ведь и от государственных дел мы часто не по своей воле удаляемся, и не всегда ведутся войны, и в иные дни и ночи случается что-то, что заставляет задержаться дома и остаться самому с собой, вот тогда-то, когда ничем другим извне мы не будем заняты в свой досуг, и приходит на помощь чтение книг. <…>

Если бы даже свободные науки не приносили никаких иных плодов (а плоды эти при всех обстоятельствах разнообразны и многочисленны), то вполне достаточным должно казаться такое весьма важное обстоятельство: в то время, пока мы внимательно читаем, мы отвлекаемся от многого, о чем не можем думать без стыда или вспоминать без душевной муки. Действительно, если есть что-то в нас самих или в нашей судьбе, что доставляет нам неприятность, мы, читая книги, легко это забываем и утешаемся. Помимо этого, занятия наукой рождают в душах людей удивительные наслаждения и со временем приносят обильнейшие плоды, если семя их упадет в добрую душу, подходящую для такого возделывания.

Итак, когда мы одни и свободны от всех прочих забот, что лучшее мы можем сделать, как ни обратиться к книгам, где есть все – и приятнейшее для познания, и побуждающее к доброй и чистой жизни? Как для прочей жизни, так более всего для сохранения памяти о прошлом важны и необходимы памятники письменности, в которых описываются деяния людей, превратности судьбы, редкостные творения природы и обо всем этом сохраняются суждения прошедших времен. В самом деле, то, что передается памятью людей из рук в руки, постепенно исчезает, едва превышая век одного человека. То же, что хорошо вверено книгам, остается навечно, и это могут превзойти, пожалуй, только живопись, мраморное ваяние или литье. Впрочем, эти последние не несут на себе печати времени, не сразу указывают на разнообразие душевных движений, запечатлевают только внешнюю форму и легко могут быть повреждены. Передаваемое же письменно не просто воспроизводит сказанное, но передает также речи людей, отражает их мысли и притом, распространенное во многих экземплярах, вряд ли может погибнуть, тем более если написано достойным стилем; ведь то, что пишется недостойно, и доверия не заслуживает, и существовать долго не может.