ГУЛАГ

В его последующей лагерной жизни нетипичным был только период работы в “шарашке”, куда его взяли из-за физико-математического образования (позднее он описал “шарашку” в романе “В круге первом”). Остальное время он провел во вполне рядовых лагерных подразделениях (одно из них находилось в Москве, другое, под Карагандой, составляло часть особого лагеря). И заключенным он был более или менее рядовым: не отказывался от общения с начальством и “придурочных” должностей, дал формальное согласие сделаться осведомителем и лишь позднее стал вести себя независимо и кончил срок каменщиком. Каменщиком он сделал и Ивана Денисовича – рядового зэка, героя своего рассказа. После лагеря и ссылки Солженицын преподавал в школе в Рязани и писал о том, что пережил и увидел. В этом тоже не было ничего необычного: сотни и сотни мемуаров о ГУЛАГе, публиковавшихся в 1980‑е годы и позднее, стали убедительным доказательством таланта и красноречия бывших советских заключенных, многие из которых долгие годы держали свою работу в секрете. Уникальность Солженицына в конечном счете обусловлена тем простым обстоятельством, что его произведения были напечатаны в СССР, когда Хрущев еще был у власти.

Выход в свет “Одного дня Ивана Денисовича” окружен многими легендами, столь многими, что, по словам Майкла Скаммела, биографа Солженицына, здесь порой нелегко отделить факт от вымысла. Путь рассказа к публикации и популярности был долгим и трудным. Вначале Солженицын передал рукопись Льву Копелеву – московскому литератору и своему лагерному товарищу. Тот отнес ее в журнал “Новый мир”, где первой ее прочитала редактор А. Берзер. Восхитившись рассказом, она передала его главному редактору Александру Твардовскому.

Твардовский начал читать рукопись поздно вечером, лежа в постели. Первые страницы произвели на него такое впечатление, что он встал, оделся и провел за чтением всю ночь. Утром он бросился в редакцию, потребовал срочно перепечатать рукопись, чтобы можно было показать ее друзьям, и все время говорил о рождении нового большого таланта. Так, по крайней мере, рассказывал сам Твардовский. Позднее Солженицын в письме поблагодарил Твардовского: “Главную радость «признания» я пережил в декабре прошлого года, когда вы оценили «Денисовича» бессонной ночью”[1832].

Рассказ как таковой довольно бесхитростен: один день жизни рядового заключенного. Иному современному читателю, даже в России, нелегко понять, почему он произвел такой фурор в советском литературном мире. Но для тех, кто прочел рассказ в 1962 году, он стал настоящим откровением. Здесь были не расплывчатые слова о “репрессиях” и о “возвращении”, как в некоторых других книгах того времени, а прямое описание лагерной жизни. Публично эта тема в СССР дотоле не обсуждалась.

При этом стиль Солженицына – в особенности использование лагерного жаргона и то, как он описывал тяготы и однообразие лагерной жизни, – ошеломляюще контрастировал с обычной пустопорожней фальшью советской художественной литературы. Социалистический реализм, который был официальной литературной доктриной, был вовсе не реализмом, а литературным воплощением сталинской политики. О местах заключения если и писали, то не правдивее, чем во времена Горького. Если в советском романе появлялся вор, то он исправлялся и становился советским человеком. Герой мог страдать, но в конце концов партия показывала ему выход. Героиня могла лить слезы, но, поняв важность Труда, находила свое место в обществе.

“Иван Денисович”, напротив, рассказ подлинно реалистический. В нем нет ни казенного оптимизма, ни примитивной морали. Страдания его героев напрасны. Их труд тяжел и изнурителен, и они стараются трудиться как можно меньше. Не говорится ни о руководящей роли партии, ни о грядущей победе коммунизма. Честность, столь необычная для советского писателя, – вот что восхитило Твардовского: он сказал Копелеву, что в рассказе нет “ни капли фальши”. Именно поэтому рассказ трудно было переварить многим читателям, особенно ответственным работникам. Даже некоторым редакторам “Нового мира” его откровенность пришлась не по нраву. Один из них писал: “Угол зрения: в лагере ужасно, и за границами лагеря все ужасно. <…> печатать – невозможно, все же показывает жизнь с одного боку”. Людей с упрощенными представлениями рассказ ужасал отсутствием ясных идеологических выводов и “аморальностью”.

Твардовский очень хотел его напечатать, но понимал, что, если просто отдать “Ивана Денисовича” в набор и отправить в цензуру, она завернет его мгновенно. Поэтому он постарался, чтобы о рассказе стало известно Хрущеву, рассчитывая, что тот захочет использовать его как оружие в борьбе с политическими противниками. Как пишет Майкл Скаммел, Твардовский написал к рассказу предисловие, разъясняющее его полезность именно с этой точки зрения, а затем начал давать его людям, через которых, как он надеялся, “Иван Денисович” должен был дойти до самого Хрущева[1833].