ГУЛАГ

Фустер надел на меня белую шапочку и марлевую хирургическую маску (которую я до сих пор берегу) и попросил меня стоять у хирургического стола с блокнотом и записывать имена тех, кто еще мог себя назвать. К сожалению, почти никто уже назвать себя не мог.

Раненые в большинстве своем умирали на столе и, глядя на нас уходящими глазами, говорили: “Напишите маме, мужу, детям” и т. д. Когда мне стало особенно жарко и душно, я сняла шапочку и в зеркале увидела себя с совершенно белой головой. Я подумала, что, вероятно, почему-то моя шапочка была напудрена, я не знала, что, находясь в центре этого неслыханного побоища и наблюдая все происходившее, я за пятнадцать минут стала совершенно седой.

Тринадцать часов стоял Фустер на ногах, спасая кого мог. Наконец этот выносливый талантливый хирург сам не выдержал, потерял сознание, упал в обморок, и операции окончились…[1772]

После захвата лагеря всех, кто остался в живых и не находился в больнице, вывели в степь. По приказу автоматчиков люди ложились лицом вниз и разводили руки в стороны, как распятые. Так их держали не один час. Сверяясь с фотографиями, сделанными на массовых собраниях, и с данными, полученными от немногих оставшихся стукачей, начальство выбрало и арестовало 436 человек, в том числе всех членов забастовочной “комиссии”. Шестеро из них, включая Келлера, Слученкова и Кнопмуса, позднее были расстреляны. Кузнецов, на вторые сутки после ареста начавший писать развернутое признание, был вначале приговорен к смерти, затем помилован. Его перевели в Карлаг и выпустили на свободу в 1960 году. Тысяча заключенных (500 мужчин и 500 женщин) были обвинены в поддержке восстания и переведены в другие места – в Озерлаг, на Колыму. Они тоже, судя по всему, вышли на свободу к концу десятилетия.

Во время мятежа власти, по-видимому, не подозревали, что в лагере, помимо официальной забастовочной “комиссии”, есть какая-либо другая организующая сила. Позднее, в первую очередь, вероятно, благодаря подробным показаниям Кузнецова, они начали понимать, что к чему. Они установили личности пятерых членов “центра”. Это были литовец Кондратас, украинцы Келлер, Суничук и Вахаев, а также некий Виктор по кличке Ус. Власти даже составили схему, на которой от “центра” линии подчинения идут к “комиссии”, а от нее к военному отделу, отделам безопасности и пропаганды. Они узнали о взводах и отделениях, созданных для защиты каждого барака, о радиопередатчике и самодельном электрогенераторе.

Но они так и не выявили всех членов “центра” – подлинных организаторов восстания. Согласно одному источнику, многие настоящие активисты остались в лагере тихо отбывать срок и дожидаться амнистии. Их имена неизвестны и, вероятно, таковыми останутся.

Глава 25 Оттепель и освобождение

Не надо околичностей.

Не надо чушь молоть.

Мы – дети культа личности, мы кровь его и плоть.

Мы выросли в тумане, двусмысленном весьма, среди гигантомании и скудости ума.

Андрей Вознесенский.

P. S. 1956 год

Забастовщики Кенгира проиграли сражение, но выиграли войну. После восстания в Степлаге руководство СССР потеряло вкус к лагерям принудительного труда, причем потеряло поразительно быстро. К лету 1954 года то, что лагеря не приносят дохода, уже было широко признанным фактом. В постановлении Совета министров от 27 июня 1954 года в очередной раз отмечалось, что расходы ГУЛАГа значительно превышают доходы. Во многом это объясняется большими затратами на охрану лагерей[1773]. На совещании руководящих работников ИТЛ и ИТК, состоявшемся вскоре после Кенгира, многие жаловались на безудержный бюрократизм (в то время действовало семнадцать различных норм питания заключенных), на плохую организацию поставок продовольствия и всей лагерной жизни. Часть лагерей еще действовала, но количество заключенных резко сократилось. В 1955‑м в Воркуте была еще одна большая забастовка[1774]. Перемены назрели, их желали очень многие – и они на ступили.