Губкин

«Долото намагнитилось!» Через неделю об этом говорила вся Москва. Писали в газетах. Губкин доложил Владимиру Ильичу. Чем глубже проникала в пласты скважина, тем сильнее намагничивалось долото. Весною оно притягивало железные болванки весом до двух килограммов. На семьдесят второй сажени глубины бур уперся в необычайно твердую породу. Руда? Наэлектризованность в обществе достигла предела; недоброжелатели смолкли. Углубление скважины стало продвигаться еще медленнее; резцы тупились после часу работы. За сутки удавалось пробурить не более двух дюймов. Известно, как трудно творить художнику, когда вокруг толпятся зрители и бурно и самоуверенно судачат об эскизах, мазках и штрихах. Мне думается, что Губкин страдал от такого же примерно неудобства. Надо ли менять станок? Переходить с ударного вида бурения на вращательный? Об этом устно и даже печатно высказывались люди совершенно некомпетентные — все, кому, как говорится, не лень; тема вдруг стала модной. Губкин через Ломова добился присылки с Урала алмазобурового станка. 20 октября он был погружен в Екатеринбурге и 10 ноября прибыл в Щигры.

Достали пробу твердой породы. Это были кварциты, сильно пропитанные рудными пропластками пирита и магнитного железняка. Мощность кварцитов была небольшой; долото пробило их и вклинилось в пласт глины. Какое разочарование! Торжество недоброжелателей! Образцы глины отправили на анализ: в ней нашли палеофаунистические остатки рыб. Это породило массу шуток в Москве — чаще всего недобрых. К этому несчастному периоду относится анекдотический случай, рассказанный Губкиным в воспоминаниях: «…После этого в скважине снова появились мягкие породы: глины с рыбьими остатками, что повергло нас в большое уныние, а врагам нашим дало повод злорадствовать. Поколебался даже такой верный друг Курской аномалии, каким был и остается Г.М. Кржижановский. Встречает однажды он меня в Госплане и спрашивает: «Правда ли, что ты в КМА рыбу ловишь?» Я отвечаю: «Да, рыбу ловлю, а потом будем уху расхлебывать вместе».

Прямо скажем, если бы Губкин проиграл, уху ему пришлось бы хлебать весьма круто посоленную. Противники-то размахивали доводом извечно неотразимым: денег-то и так не хватает, и они нужны на дела реальные… Множество раз в своих воспоминаниях Губкин повторяет, что, если бы не поддержка Ленина, ему и всему ходу разведки пришлось бы худо. «Ильич был в курсе всех перипетий нашей работы, в курсе всех колебаний в нашем деле. Чтобы проверить сообщаемые нами факты, он поручил это дело расследовать т. Л.К. Мартенсу, который дал ему свое заключение. Вот что по этому поводу писал В.И. Ленин Г.М, Кржижановскому 6 апреля 1922 года:

«Вчера Мартенс мне сказал, что «доказана» (Вы говорили «почти») наличность невиданных богатств в Курской губернии.

Если так, не надо ли весной уже — 1) провести там необходимые узкоколейки?

2) подготовить ближайшее торфяное болото (или болота?) к разработке для постановки там электрической станции?..

Дело это надо вести сугубо энергично. Я очень боюсь, что без тройной проверки дело заснет…»

Сугубо энергично… Слова эти всегда потом вдохновляли Губкина и помогали не сдаваться в самые тяжелые минуты сражения.

Весной 1922 года Владимир Ильич посетил Физический институт, в котором директорствовал Лазарев. Повод к посещению был грустный: врачи настаивали на операции по извлечению пули, застрявшей в шее; она оставалась, не выйдя наружу, над ключицей в двух миллиметрах от жизненно важных сосудов и нервов — после покушения, совершенного на Ильича 30 августа 1918 года. Врачам нужен был рентгеновский снимок, а единственный приличный рентгеновский аппарат в Москве был у Лазарева. Владимир Ильич настоял, чтобы во время визита Петр Петрович непременно обстоятельно рассказал. ему о разведке аномалии.

«Выло условлено, — вспоминал нарком здравоохранения Н.А. Семашко, — что Лазарев сделает доклад не больше как на 20 минут, чтобы не утомлять Владимира Ильича, который уже тогда недомогал. Перед развешанной на стене картой с опознавательными значками мест бурения академик Лазарев начал доклад Владимиру Ильичу, но, увлекшись, говорил дольше 20 минут, и неизвестно было, когда он кончит. Я делаю ему устрашающие жесты и упрекающие гримасы, но он не останавливается.

Тогда я пытаюсь прервать доклад, но Владимир Ильич продолжает слушать с разгоревшимися глазами и после доклада засыпает академика Лазарева массой вопросов. Он просил тогда его сообщать ему ежедневно краткой рапортичкой о ходе работ и о нуждах, и с тех пор работы быстро двинулись вперед…»

Работы двинулись, но не так уж быстро, как хотелось бы…