Губернатор

Глава 16

Семка Лебедь был навеселе, и эта хмельная веселость делала его благодушным и ироничным. Люди в утренних заботах, трудолюбивых стараниях, торопясь куда-то успеть, что-то добыть, кому-то услужить, – люди казались ему смешными. Им была недоступна та вольная праздность, лихая бесшабашность, в которой пребывал Семка. Ему казались смешными люди, сидящие в автомобилях, перебегающие улицу на зеленый свет, бредущие по тротуарам с кульками и сумками. Он их не презирал, а жалел и над ними посмеивался. Они, со своими озабоченными лицами, бегающими глазами, руками, вцепившимися в пакеты и сумки, не могли обрести то удалое веселье, в котором пребывал Семка. Он смотрел на их толкотню, сравнивал их с мышами и муравьями, и это было смешно.

Он выпил в рюмочной еще одну стопку, закусил ломтиком вкусной селедки. Кинул на прилавок купюру, царственно отказавшись от сдачи. И отправился на рынок, где его ожидало веселое развлечение.

И здесь, на рынке, все ему казалось смешным. Деревенские бабки, разложившие на прилавке тощие пучки укропа и лука, несколько собранных в лесу подберезовиков и красноголовиков. Угрюмый мужик в белом халате, застывший, как истукан, над мешком картошки. Проворные, с маслянистыми глазками азербайджанцы, соорудившие величественные дворцы из персиков, абрикосов и яблок. Молдаване, торгующие норвежской семгой, положившие голубоватых серебряных рыб в корыта с мелким льдом. Были смешны покупатели, хватавшие на пробу щепотки тыквенных семечек, слизывающие с ложечки капельку меда. Особенно смешен был покупатель, принимавший из рук молдаванки огромную семгу, просивший соседа сфотографировать его с рыбиной.

Единственным человеком, заслуживающим серьезное отношение, был мясник. Он стоял перед огромной, пропитанной кровью плахой, на которой лежала половина свиной туши. Мокрым блестящим топором перерубал ее на хрустящие ломти. У мясника был маленький потный лоб, над которым топорщились рыжеватые волосы. Розовые щеки свисали до плеч и вздрагивали, словно студень, при каждом ударе. Маленькие чуткие глазки, словно синие стеклянные шарики, мерцали среди жирных складок.

– Здорово, братан. – Семка пробрался к мяснику за прилавок. На прилавке была выставлена свиная голова с красно-белым рулетом перерубленной шеи, с глазами, остекленевшими среди белых ресниц. – Скажи, где купить свинью? Только цельную, до того, как она побывала в твоем кабинете.

Мясник, не выпуская из рук топорища, смотрел на Семку, словно раздумывал, куда вогнать топор, – в белые ребра свиньи или в башку мешающего работать бездельника.

– Цельную не достать, – ответил мясник тонким писклявым голосом. – В холодильнике полутуши висят. Головы отдельно.

– Ну и ладно. Сошьем. Цельную сделаем. – Семка тронул пальцем стеклянный глаз свиньи, почувствовал его упругость.

– Зачем сшивать хочешь? – Голос у мясника был бабий, лицо безволосое, под грязным, измызганным кровью фартуком вздувались жирные груди.

– Опыты ставим. Сперва на свиньях, потом на людях.

– Какие опыты?

– Оживляем. Сперва, значит, сошьем. Потом мастикой смажем. Потом в растворе неделю держим. Потом специальные люди, которые в лесах живут, заговоры читают. И вот, оживляем.

– Где такое делается? – Глазки мясника замерцали, словно перекатывались синие шарики.

– В лаборатории, в секретной. Запретная зона.

– Может, я пригожусь? Прежде чем сшить, разрубить надо.

– Поговорю с начальством. А ты, братан, голос поправь, сырое яичко попей. А то не поймешь, что у тебя промеж ног расположено. – Семка хмыкнул и пошел к директору рынка, договариваться о свиных тушах.

Он сунул директору, покладистому кавказцу, пачку денег. В холодильнике, пахнущем холодной прелью, среди заиндевелых, разрубленных надвое туш, выбрал шесть половин и три головы с отвердевшими от мороза ушами и кровавыми катушками в ноздрях. Нанял грузовичок, заплатил грузчикам, чтобы те забросили туши в кузов, и отвез в Копалкино. Там выпил водки и во дворе своего неопрятного дома занялся сшиванием туш.

Рассеченные туши лежали в ряд, похожие на красные корыта. Тут же аккуратно были выложены три свиные головы, рылами в одну сторону, глядя немигающими, в белых ресницах, глазами. Семка кривым шилом прокалывал кожу и мякоть вдоль разруба. Накрывал одну половину туши другой. Продергивал проволоку в проколы и стягивал две свиных половины, не давая им распасться. Шнуровал туши, смыкая красные кромки. Это забавляло его. Ему казалось, что он шнурует большой ботинок. Руки его были в сале и сукрови.

– А что все говорят: «Семка бобыль! Бабу найти не может!» Вот она, баба-то! Вон, сиськи какие! У других баб по две, а у моей двенадцать! Такая в кровати на тебя насядет, сам захрюкаешь. Ну, ты, Хавронья Ивановна, будешь меня любить? – Семка потрепал свиные соски, видя, как колышется сало. Просунул руку в разруб между задних ног и возился в свинье, похохатывая.