Я стал ловить себя на детском, наивном внутреннем диалоге с Соединенными Штатами: «Ну чего же вы еще хотите? Нет соцлагеря, нет угрожающего западному миру Варшавского договора, ничего нет – есть только Россия, пытающаяся справиться со своими внутренними или, в крайнем случае, приграничными проблемами и вовсе никому не опасная… Почему же такая вражда?!» Но на эти глупые вопросы я регулярно получал твердые политические ответы – влияние России надо нейтрализовать на Балканах, в Прибалтике, в Грузии, на Украине, в Средней Азии… России надо противостоять… Россию надо сдерживать… Будто речь идет не о партнере, а о прежней «империи зла», которую необходимо было окружать базами ради охраны западной цивилизации. Жизнерадостные американские сенаторы сулят продолжение разноцветных революций вокруг России и прямо связывают их не только с «распространением демократии», но и с давлением на русских, которых надо таким образом подтолкнуть к внутренним переменам в желательном для США направлении. Нас по-прежнему учат свободу любить, как Северную Корею, лишь время от времени вспоминая о том, что Советов уже нет, и снисходительно отмечая, что «в целом Россия идет по демократическому пути».
А интеллигенция наша, во всяком случае наиболее непримиримо либеральная ее часть, по-прежнему зачарованно смотрит на Америку и повторяет, как в семидесятые: «Цивилизованный мир нас окружает… Америка критикует…» Не замечая, что нынешняя Америка оголтелой политкорректности и ограничения гражданских свобод, экспорта демократии и выборочной борьбы с терроризмом, воюющая с педофилами так, как некогда с коммунистическими агентами, и культивирующая внутри себя доносительство, превосходящее советское, – это, как уже сказано, совсем другая страна, чем та, которую мы так любили в молодости. Другая Россия, другая Америка – а наши инакомыслящие остались теми же, мыслящими инако лишь потому, что просто мыслить не научились. Не способными признать, что в новой реальности пришло время извиниться перед своими за то, что слишком доверяли чужим.
Я же хочу извиниться перед Америкой.
Извини, Америка, любовь прошла.
Я любил джаз, Фолкнера, вестерны, Керуака, джинсы, Кеннеди… Многого из этого больше нет, а то, что есть, перестало быть приметами собственно Америки. То же, что есть Америка нынешняя, я любить не могу. Есть просто очень большая и мощная страна, довольно откровенно лезущая в чужие дела только потому, что другие слабее, и только ради того, чтобы эти слабые не становились сильнее.
Раньше я был на твоей стороне, Америка, потому что хотел добра России – то есть хотел, чтобы коммунистическая напасть кончилась. И в Америке я видел тогда силу, которая поможет нам справиться с этим кошмаром. Теперь я вижу, что Америка не за лучшую Россию, а против всякой. Мы их заботим только как потенциальные соперники, и это не то соперничество, в котором упавшему помогают подняться на ноги.
Мы разошлись – прости, Америка.
Следует ли продолжение
Старый любимый халат, дымящаяся чашка кофе, еще более дымящаяся сигарета (ну, прилипла «дымящаяся»! хорошо, хоть не трубка…).
Прекрасная первая фраза, масштабный общий замысел, главный герой с легкой тенью авторского альтер эго… Месяца за три роман будет готов и наделает легкого шуму в среде газетно-журнальных критиков.
На самом же деле этот роман не будет готов никогда.
Дальше неполной третьей страницы он не пойдет никакими усилиями.
И когда через полгода, срочно заканчивая колонку по щедрому заказу полуглянцевого журнала, ты случайно откроешь забытый файл, никакое чувство, кроме удивления – как же можно писать так плохо! – не посетит тебя…
Надо же – откуда-то вылезло старорежимное «посетит».
Начать сочинение можно только нечаянно. Не дописан абзац, вот и все. А бросать вообще как-то обидно, уже столько сделано. Надо лишь переписать первую главу, вечером выкроим часок.
И вплоть до вычитки корректуры все будет происходить случайно. Планомерным и обдуманным сочинение делается только в переплете. Творческие планы становятся ясны после их выполнения. Urbi et orbi, как правило, неразборчивы.
Жизнь не диктует свой текст по буквам.
Идеологическое отступление
Точнее, онкологическое.
Начали операцию и обнаружили, что метастазы везде. Удалять надо все внутренние органы, потому что дьявол просочился всюду. А после удаления нужна долгая и мучительная химия, но прогнозируемый срок жизни все равно сокращается… Опухолевые клетки смешались со здоровыми, здоровые лезут под скальпель и тут же превращаются в больные. Когда освобождают заложников, на первых порах их помещают вместе с террористами – пойди разберись, кто среди них кто.
Россия операцию выдержала, но радикальных результатов нет. Метастазы коммунизма проникли везде, мучительная, но эффективная химия пока не найдена. Здоровые клетки попадают под нож прежде живых.
Однако есть ощущение, что в принципе болезнь излечима. Так бывает, когда в ледяном декабре вдруг проглядывает сквозь сизое небо совершенно весенний, ничем не обоснованный свет.