Группа крови: повесть, рассказы и заметки

Но уж в университете я окончательно распоясался. Пьянство, девицы – в основном, как было принято, из «инъязаморисатореза», карты сутками, опять пьянство… Денег мне отец и мать давали немного, исключительно на необходимое по их мнению. И стипендию я не получал, поскольку семья была обеспеченной… Короче, я нашел себе доход: стал посредником между уголовной пресненской средой и фарцовщиками, собиравшимися перед знаменитой комиссионкой возле планетария. Комиссионка специализировалась на японской и европейской электронике, часах и фотографической технике. Суммы там крутились огромные, я обеспечивал сосуществование: уголовники не трогали и даже крышевали – тогда и слова-то такого не было – фарцу, а спекулянты добровольно платили дань. Отношения между купцами и рыцарями, известные с древних времен…

И все шло отлично. Я обзавелся часами Seico на полупудовом стальном браслете, югославской дубленкой, аргентинским кожаным пиджаком из «Березки» на Сиреневом бульваре, джинсами Montana – в общем, полным набором. В моей комнате, при ледяном неодобрении родителей, утвердился огромный, совершенно марсианского вида двухкассетник Sharp. Отдадим должное моим вполне благонамеренным, но безразличным ко всему ответственным квартиросъемщикам: естественный вопрос, где я взял на этот агрегат три академические зарплаты, не был задан. Я допускаю, что он им просто в голову не приходил, хотя скорее, конечно, был из этих ледяных голов сознательно изгнан. Думаю, что они – ну хорошо, пусть подсознательно – просто с нетерпением ждали, когда мною вместо них займется наконец государство и на какой-то срок избавит их от неприятного соседа… На всякий случай у меня было заготовлено объяснение: я уже не катал в буру по пятачку, а играл на бегах, и играл, быстро войдя в среду беговых жучков, успешно. Пользовался уважением среди богемных знаменитостей, регулярно угощая в буфете коньяком известных писателей и актеров, – словом, был вполне легальным мажором, удачливым игроком, а для посторонних еще и академическим сынком, посторонние-то не знали о принципах моих воспитателей. И не отличался от других таких же, слонявшихся между ВТО, ЦДРИ и ЦДЛом. Были нас десятки, если не сотни, и не гнушались нами лауреаты и космонавты…

Уф-ф!.. Пора. Вот и естественный перерыв для восстановления сил. Все же насколько водка натуральней коньяка – особенно в наши фальшивые времена!

* * *

Кончилось тем, чем и должно было кончиться.

Попал в облаву у планетария, пришло письмо в университет.

Я между тем уже перешел на четвертый курс, учился не то чтобы отлично, но вполне прилично и твердо рассчитывал на адвокатуру: кто ж из великих мэтров не возьмет к себе на стажировку сына N., тем более и самого по себе неглупого парня?

Все, натурально, накрылось в ту же неделю.

За аморальное поведение, несовместимое и так далее, в одно касание выперли из комсомола. Без формулировки причины предложили расписаться в приказе об отчислении студента четвертого курса юридического факультета такого-то с правом восстановления. «С правом восстановления» – все еще действовала батюшкина фамилия. На третий день пришла повестка в военкомат, и ровно через неделю после окончания вольной жизни я уже ехал к месту службы – как оказалось потом, в Рязань, в школу сержантов и впоследствии в комендантскую роту. Кто и как додумался идеологически сомнительного призывника определить на такой участок борьбы за морально-политический облик Советской армии, не представляю. Впрочем, в армии я постоянно сталкивался с идиотизмом, а иногда – с вредительством без умысла.

Вначале я был плохой солдат. Служба моя проходила по принципу «через день на ремень», то есть через сутки я ходил в караульный сержантский наряд, то часовым, то разводящим. Четыре часа спишь, не снимая сапог, на вонючем матрасе. Еще четыре часа, сидя в караулке, клюешь носом. И еще четыре – на октябрьском ветру, февральском морозе, в медленно остывающем ночью июльском пекле, во тьме, брызгающей искрами временной слепоты…

В ночных караульных сменах я стал тем, кем я стал.

Воспоминания скребут душу. Как у всякого советского мужчины, у меня армия – фундамент биографии, основа личной мифологии.

Ну, немножко. А-ах… Передохнуть – и дальше.

* * *

Лишь к концу первого года в армии я понял, что есть только один способ жить и выжить там, где мне предстоит жить и выживать.

Несмотря на мое весьма буйное детско-юношеское прошлое и закалку среди отпетой пресненской шпаны, боевые друзья чморили меня по полной.