Группа крови: повесть, рассказы и заметки

Он прошел насквозь большой, вполне по-столичному застроенный город, который вообще-то был не более чем райцентром, но выглядел совершенным мегаполисом и по окраинам, как положено порядочному мегаполису, был оцеплен прерывистыми скоплениями так называемых коттеджей. Каждый из них в отдельности походил на кукольный терем, стоявший во времена его детства в витрине магазина «Детский мир», а вместе они выглядели ландшафтом из крашеного папье-маше, по которому в другой витрине того же магазина петляла игрушечная железная дорога.

Миновав районный мегаполис, многоэтажные дома которого почему-то тревожно светились окнами в такое не то позднее, не то раннее время, а малоэтажные, огороженные заборами из дорогого желтого кирпича, осторожно темнели в темноте, – миновав все это, он вошел в лес. Конечно, не совсем настоящий лес, потому что, не говоря уж о высоковольтке, которая шагала сквозь этот так называемый лес, шла сквозь него и асфальтовая дорога, продолжение шоссе. Однако в лесу все же было темней, чем в открытом поле, шевелились затаившиеся по сторонам кусты и молодые деревья, легкий шум, похожий на бормотанье, окружал со всех сторон… Конечно, не должен был бы мужчина бояться лесной нечисти… Но боялся, что поделаешь.

Потом пошли индустриальные конгломераты. Даже ночью было видно, что это просто чрезвычайно грязные свалки и руины кирпичных бараков, вот и вся индустрия. Устроить такое люди могли только специально, но над воротами, пробитыми в заборе из бетонных плит, вздувалось и опадало узкое и длинное полотнище с белыми буквами «Встретим год качества», значит, когда-то здесь предполагалась иная форма жизни.

И здесь было страшно, может еще страшней, чем в лесу.

Так он и шел от одного ночного видения к другому, среди воздушных теней и звездных мерцаний… И никогда не доходил до цели. Да и то сказать – разве пройдешь за полночи восемьдесят три километра? Это он по карте высчитал… Да еще вернуться надо успеть до рассвета.

Он останавливался, доставал телефон и объяснял, почему и сегодня не придет – силы не те. Если бы шел быстро, то успел бы, но быстро идти уже не получается. Есть такое выражение «песок сыплется», вот он теперь начинает понимать, что оно значит: будто действительно с каждым шагом из него что-то высыпается, именно как песок из детского кулачка, песочница, лопатка, ведерко, куличики… Извини, не получается.

И он возвращался домой, и домашние делали вид, что не заметили его отсутствия, и даже если он сам признавался, что за полночи прошел не то восемьдесят, не то и все сто километров, никто этой его очевидной, но маленькой лжи не придавал значения. Тяжело старику, никак он не смирится со своей немощью…

Когда он не вернулся, паника началась сразу, еще на рассвете. То есть сначала паника была сдержанная, паника, но без истерики, а потом разошлось…

Выше приведен сопровождавший эту панику шум.

А между тем ничего ужасного не произошло. Сгинул старик вот как: просто исчез, и все. Вот стоял в начинавшей светлеть тьме, а вот уже исчез – и нету. Стоял, негромко разговаривал по телефону: «Сегодня я точно приду, мне уже немного осталось, к утру приду, на этот раз обязательно приду» – и растворился, пустое место осталось на этом месте.

Точнее, на этом месте, на обочине лежал телефон, старомодный кнопочный телефон, он светился голубым светом, и женский голос детского тембра повторял: «Алле, не слышно тебя, не слышно!»

Но никому, конечно, в голову не пришло искать этот телефон на обочине дороги, пересекающей область с северо-запада на юго-восток. Там восемьдесят три километра по карте.

И как его было там искать?

Под снос

Большую часть своей жизни я посвятил размышлениям о том, почему она, моя жизнь, так сложилась, как сложилась. То есть я не жил, а думал о жизни, но поскольку никакого другого содержания в моей жизни не было, то получалось, что я думаю только о своих мыслях, а мысли эти состоят в том, что я о них думаю.

При этом я вот кто: мне пятьдесят шесть лет, и меня только что выпроводили на пенсию из милиции, то есть из полиции.

И вот я сел на кухне за отвратительно грязную клавиатуру моего ноутбука, в котором курсор совершенно самостоятельно прыгает из строчки в строчку, выкинуть давно пора эту рухлядь.

И начал эти как бы записки о моей как бы жизни.

Ничего себе внутренний мир у отставного мента?!

Ничего себе первые пассажи его мемуаров?!

Прямо Джойс какой-то, а?

Джойс не очень идет бывшему ментовскому полкану.

Как, впрочем, не шел бы и действующему. Бывшему даже как-то ближе.