Грозный эмир

– Ты забываешься, шевалье! Я принял предложение папы Гонория вовсе не для того, чтобы стать посмешищем в Святой Земле. Что же касается Мелисинды, то я отказываюсь от этой шлюхи и возвращаю ее отцу.

– Я полагаю, что благородная Мелисинда ничего не потеряет, отказавшись от брака с вероотступником, покрывшим себя несмываемым позором.

– Это я покрыл себя позором?! – взвыл Фульк. – Это, выходит, я забеременел в неурочный час, накануне собственной свадьбы?!

– Твоя предполагаемая беременность, граф, не волнует ни короля, ни патриарха, – пожал плечами Музон. – Речь идет о куда более серьезном проступке, чтобы не сказать преступлении.

Фульк все-таки не удержался и швырнул кубок в гостя. К счастью, руки его дрожали от бешенства, а потому пущенный снаряд приземлился далеко от цели. Благородный Рауль даже глазом не моргнул в ответ на бесчинства хозяина, его лицо продолжало хранить невозмутимое выражение.

– Я сгною тебя в подвале, шевалье! О каком преступлении ты говоришь!

– Ходят слухи, благородный Фульк, что ты отрекся от истинной веры под воздействием чар колдуньи. Иные говорят, что ты принял ислам и уже сделал себе обрезание.

– Какое обрезание? – ошалело уставился на гостя граф Анжерский выпученными от дикого напряжения глазами.

Рауль де Музон перепугался не на шутку. Благородный Фульк был в шаге от удара, еще немного и Святая Земля потеряла бы будущего короля. Посланец Болдуина если и не пошел на попятный, то значительно смягчил тон.

– Тебе, граф, известна женщина по имени Жозефина де Мондидье?

– Допустим, – с трудом выдавил из себя Фульк.

– Она живет в твоем дворце?

– Допустим, – просипел граф. – Я дал приют даме, преданной собственным мужем.

– А тебе известно, благородный Фальк, что Жозефина де Мондидье отреклась от истинной веры и приняла ислам? Не знаю как в Европе, а в Святой Земле это тяжкое преступление. Муж Жозефины благородный Антуан де Мондидье потребовал развода с еретичкой, и патриарх Иерусалимский пошел ему навстречу.

– Твой Антуан – содомит! – выкрикнул граф, слегка отошедший от пережитого потрясения. Похоже, он наконец-то понял, в чем его пытается обвинить Рауль де Музон, и почувствовал в связи с этим большое облегчение.

– Все мы грешны, – примирительно заметил Музон. – Но содомия куда более простительный грех, чем вероотступничество.

Фульк Анжуйский скорее упал, чем сел в кресло, которое столь неосмотрительно покинул. Вспышка страстей, едва не стоившая ему жизни, сменилась усталостью. Граф взял со стола салфетку и вытер пот со лба. Конечно, он совершил ошибку, поддавшись чувству там, где следовало придерживаться холодного расчета. Женщина его действительно обворожила, хотя ни о каком колдовстве речи не было и не могло быть. Благородный Фульк влюбился, возможно, в последний раз в жизни, чем не замедлили воспользоваться его враги. Граф уже успел сообразить, в чем обвинит его Болдуин в случае дальнейших проволочек со свадьбой. Жениха буквально загоняли под венец, не считаясь ни с его чувствами, ни с его интересами. Конечно, доказать вероотступничество Фулька Анжуйского королю Иерусалимскому не удастся, но зато он может бросить тень на его репутацию в глазах папы и европейских государей. Вряд ли Гонорий в этом случае станет выслушивать оправдания человека, согрешившего в Святой Земле. От Фулька отвернутся все, включая собственных детей. И никто не скажет ни единого слова в его защиту. Черт с ним, с Тиром. Репутация дороже любых богатств.

– Когда свадьба? – спросил Фульк, с отвращением глядя на гостя.

– Завтра, с твоего позволения.

– Хорошо, – печально вздохнул граф. – Я согласен.

Пожалуй, Иерусалим никогда не видел таких пышных торжеств. Во всяком случае, за последние тридцать лет. Благородные шевалье, собравшиеся в храме, с интересом разглядывали жениха, который в ближайшее время вполне мог стать новым королем Иерусалима. И, надо признать, благородный Фульк их не разочаровал. Рядом со страдающим ожирением и одышкой Болдуином статный граф Анжуйский выглядел молодцом. И хотя жених по возрасту более чем вдвое превосходил невесту, пара смотрелась вполне пристойно даже на очень придирчивый взгляд. Сам обряд бракосочетания не занял много времени, зато свадебный пир затянулся на неделю. Многие начали поговаривать, что охочий до пиров и увеселений Болдуин, чего доброго, прогуляет Дамаск, как он уже однажды прогулял Халеб, но приезд в Иерусалим визиря аль-Маздагани заставил сплетников прикусить языки. Нельзя сказать, что визит визиря держали втайне, но, во всяком случае, пышных приемов в его честь не устраивали, из чего разумные люди заключили, что грядут немаловажные события. Переход Дамаска в руки крестоносцев мог стать событием не менее значимым, чем взятие Иерусалима и Антиохии. А король Болдуин сразу же вырастал в глазах государей всего христианского мира в фигуру воистину эпическую.