Грозный. Буденновск. Цхинвал. Донбасс

Мы перебегаем маленькую асфальтовую площадку и ныряем в дом. Ряды сидений, сцена, полумрак. Солдатский клуб. Бойцы разбегаются по коридорам, шуршат по помещениям и громко сообщают, прям как киношные спецназовцы: «Чисто!», «Чисто!». Взбегаем на второй этаж, и тут Леня, дернув меня за рукав, останавливает мой полет.

– Все, это зона прямой видимости. Аккуратней! Снайпера у них там.

Затаив дыхание, заглядываю в пролом в стене. В томном мареве вижу: современное здание, написано «Аэропорт Донецк». Оператор Серега прильнул к камере. А я размышляю. Надо же, всякая война развивается по одним и тем же законам. Проходит одни и те же стадии. Сначала ее участники и сами не верят, что все вокруг по-настоящему. В плен берут еще понарошку. Стреляют не в кого-то конкретно, а просто в сторону противника, над головами. Авось испугаются и сами уйдут. А они не уходят. Приходится много стрелять. Появляются убитые. Среди убитых оказываются знакомые, друзья, родственники. И уже следующему пленному – в ухо прикладом. А кому-то и голову отрезают в припадке ярости. Или просто пускают пули в дергающиеся тела. Потом наступает момент протрезвления. Пленных меняют. Патроны экономят. И война из временного увлечения превращается в ремесло.

Как начиналась первая чеченская компания? Я помню. Над бакинской трассой, в районе станицы Асиновской, сбили российский вертолет. Так боевики за раненым летчиком ухаживали, как за родным. И в больнице в Урус-Мартане лечили, и чуть ли не сами его к нам привезли. И на Донбассе была та же картина. Вертолет сбили над Славянском. Украинскому летчику помогают идти, перевязывают его, отдают без условий. А потом колесо войны завращалось быстрее, быстрее. Без тормозов. Интересная тема.

– Лёнь, а для тебя вон те, что в аэропорту, они враги или так?

Леня отвечает сразу.

– Враги. Сколько они наших убили. Женщин, детей. Тысячи. Но это только верхушка айсберга. Скоро начнем считать пропавших без вести. Еще тысячи. Но у нас соотношение потерь с Украиной один к трем. У них погибших гораздо больше. Солдат. Когда война закончится, я сам постараюсь найти места, где они сжигали свои трупы. Когда-нибудь украинские матери поймут, что это были их дети. И они никого не защищали, наоборот, атаковали обычных мирных граждан Донбасса.

Леня вдруг прерывается и, глядя на терминал, меняет тему на более животрепещущую.

– Нам бы сюда «Корд», крупнокалиберный пулемет. Двенадцать и семь. Как дали бы им сейчас!

Живем мы на съемной квартире. Гостиница нам ни к чему. Там ты записан, зафиксирован. Там ты, как на ладони. Начнется штурм города, войска пойдут шуровать по отелям. Где там российские журналисты? А ну давай их на плаху! Всегда нужно продумывать варианты отхода.

Донецк днем живет словно и не в окружении. Июльская жара. Кабачки и рестораны принимают посетителей. Банкоматы выдают купюры. Магазины, парикмахерские, рынки – везде покупатели и продавцы. Как в мирное время. Вода есть, горячая и холодная. Телефонная связь, интернет. Мостовые моются и подметаются. И даже мэр города ездит в Киев на совещания. Чудеса да и только. Вот только милиционеров на улицах нет. Ни гаишников, ни патрульных. На днях у аэропорта, на дорожной развилке расстреляли экипаж ГАИ. Вот они и пропали. Но светофоры работают, и, что самое удивительное, водители старательно соблюдают правила. При мне таксёр развернулся через две сплошные линии. Его догнала обычная легковушка, вышли трое парней с автоматами и в тельняшках, и ласково так ему сказали с ударением на самый последний слог: «Правила соблюдай!».

А вот по ночам жутко. Этот вой сирены… И разрывы. Их звук мечется в городских кварталах. Густой черный дым поднимается вверх то в одной стороне, то в другой. Обычно услышав сигнал тревоги, я просыпаюсь и выхожу на балкон. Наблюдаю. Мне кажется, если в меня полетит снаряд, я успею поднять остальных и мы выскочим из квартиры, успеем. Хотя прекрасно знаю: если это произойдет, то в доли секунды. Раз и все.

Каждый день мы выезжаем в разные точки, бегаем и снимаем, разговариваем с людьми. Однажды в городе познакомились с удивительным человеком. Разматывая провод и доставая свой микрофон, я спросил:

– А как вас представить?

– Дед Мороз.

На июльской жаре такое прозвище звучит весьма необычно. И тем более, что Дед Мороз – это женщина. Лет шестидесяти. Пятеро детей, внуки. Веселая и разговорчивая. В бабской юбке и белой футболке. Едва начались волнения, ее потянуло к зданию администрации, просто так, посмотреть. От увиденного стало плохо. Очнулась в буфете, где ей сунули под нос нашатырь. Посидела, оклемалась, стала помогать стряпать. И вот однажды, надев дурацкий красный колпак и прицепив бороду, взяла поднос и вышла на площадь, раздавая мятежникам бутерброды. Стала их поздравлять с Новым годом. С новой жизнью, хоть на дворе была весна. Прозвище так и прилипло.