Гроздья гнева

– Слушай, – продолжал оборванец. – Это все чепуха. Ему нужно восемьсот рабочих. Он печатает пять тысяч таких листков, а прочитывают их, может, двадцать тысяч человек. Тысячи две-три двинутся с места – из тех, у кого уж голова кругом пошла от горя.

– Да смысл-то какой во всем этом? – крикнул отец.

– А ты сначала повидай человека, который выпускает такие листки. Повидай его или того, кого он там поставил распоряжаться всеми делами. Поживи в палатке у дороги, где по соседству будет еще семей пятьдесят таких же, как твоя. Этот человек заглянет к тебе, посмотрит, осталась ли у вас еда. Если увидит, что пусто, тогда спросит: «Хочешь получить работу?» Ты скажешь: «Конечно, хочу, мистер. Спасибо вам». А он скажет: «Ладно, я тебя возьму». Ты спросишь: «Когда выходить?» Он тебе все объяснит: и куда прийти, и к какому часу – и уйдет. Ему, может, нужно всего двести рабочих, а он поговорит с пятьюстами, а эти еще другим расскажут. Вот ты приходишь туда, а там дожидается тысяча человек. Тогда он объявит: «Плачу двадцать центов в час». Половина, может, уйдет. А те, кто останется, они уж так наголодались, что и за корку хлеба готовы работать. У этого агента контракт на сбор персиков или, скажем, на сбор хлопка. Теперь понимаешь, в чем дело? Чем больше набежит народу да чем они голоднее, тем меньше он будет платить. А когда ему попадаются многосемейные, с малыми ребятами… э-э, да ладно! Я же сказал, что не буду тебя расстраивать.

Лица у слушателей были холодные. Глаза оценивали каждое слово оборванца. Он смутился.

– Сказал, что не буду расстраивать, а сам… Ведь ты все равно поедешь. Назад не вернешься.

На крыльце наступила тишина. Фонарь шипел, вокруг него ореолом носились ночные бабочки. Оборванец торопливо заговорил:

– Я посоветую тебе, что делать, когда вот такой агент будет звать вас на работу. Слушай! Ты его спроси, сколько он платит. Пусть он тебе напишет это на бумаге. Пусть напишет. Я вам всем говорю, вас одурачат, если вы этого не сделаете.

Хозяин наклонился вперед, чтобы лучше видеть этого оборованного, грязного человека. Он сказал холодно:

– А ты не из бунтовщиков? Ты не из тех, кто всякую агитацию разводит?

Оборванец крикнул:

– Нет! Ей-богу, нет!

– Их тут много шляется, – продолжал хозяин. – Только народ мутят. Головы всем задуряют. Пройдохи – их тут много шляется. Дайте только срок, мы этих бунтовщиков приберем к рукам. Выгоним отсюда. Хочешь работать – пожалуйста. Не хочешь – проваливай к дьяволу. Подстрекать не позволим.

Оборванец выпрямился.

– Я хотел предостеречь вас, – снова заговорил он. – У меня целый год ушел, пока я не разобрался во всем этом. Сначала двоих ребят схоронил, жену схоронил. Да ведь вам не втолкуешь, я знаю. Мне тоже не втолковали. Да разве расскажешь про то, как ребятишки лежат в палатке со вздутыми животами, а сами кожа да кости, дрожат мелкой дрожью, скулят, что твои щенята, а я бегаю, ищу работу… хоть какой-нибудь, не за деньги! – крикнул он. – Да хоть за чашку муки, за ложку сала. А потом является следователь. «Причина смерти – недостаток сердечной деятельности». Так и записал. Да… дрожат мелкой дрожью, а животы вздутые…

Слушатели совсем притихли. Рты у них были полуоткрыты, они дышали часто, прерывисто и не сводили с оборванца глаз.

Оборванец оглядел всех, повернулся и быстрыми шагами отошел от крыльца. Темнота сразу поглотила его, он исчез, но шаги, шаркающие шаги, слышались долго. По шоссе промчалась машина, и ее фары на миг осветили его: он шел низко опустив голову, засунув руки в карманы черного пиджака.

Люди, собравшиеся у крыльца, беспокойно задвигались. Кто-то сказал:

– Ну что ж… время позднее. Надо спать.

Заговорил хозяин:

– Бездельник какой-нибудь. Таких сейчас много шатается. – И замолчал. Потом откинулся вместе со стулом к стене и почесал шею.

Том сказал:

– Я пойду повидаюсь с матерью, а потом мы поедем дальше.

Джоуды отошли от крыльца.

Отец сказал:

– А что, если он говорил правду?

Ему ответил проповедник:

– Конечно правду. Свою правду. Он ничего не выдумывал.

– А мы как же? – спросил Том. – Для нас это тоже правда?

– Не знаю, – сказал Кэйси.

– Не знаю, – сказал отец.

Они подошли к палатке – к переброшенному через веревку брезенту. Внутри было темно и тихо. При их приближении на земле у входа что-то зашевелилось и поднялось на уровень человеческого роста. Это мать встала им навстречу.

– Все спят, – сказала она. – Бабка тоже уснула. – И, увидев Тома, спросила испуганно: – Как ты сюда попал? Все благополучно?

– Починили, – ответил Том. – Можем ехать дальше вместе с вами.

– Слава господу богу, – сказала мать. – Мне уж здесь не сидится. Поскорее бы туда, где зелень кругом, где приволье. Поскорее бы доехать.

Отец откашлялся.

– А там один рассказывал…

Том дернул его за руку.

– Да, интересно было послушать, – сказал Том. – Народу, говорит, туда едет видимо-невидимо.

Мать приглядывалась к ним в темноте. Под брезентовым навесом кашлянула и засопела во сне Руфь.

– Я их помыла, – сказала мать. – За всю дорогу первый раз хватило воды на купанье. И для вас осталось два ведра. В дороге одна пачкотня.