Гром среди ясного неба

И чтобы увериться в этой невероятной реальности, он протянул здоровую руку и снова обнял Хоуп.

ВОСКРЕСЕНЬЕ, 16 АВГУСТА 9 ЧАСОВ ПО ВОСТОЧНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

Доктор Алан Рибикофф, доктор Блейк Максвелл и полковник Ричард Инглиш сидели в гостевом углу в кабинете доктора Максвелла, удобно разместившись на диване и в креслах поодаль от рабочего стола директора министерства здравоохранения, и пили кофе со сладкими булочками, лежавшими перед ними на низком кофейном столике. Они находились в таком приподнятом и благодушном настроении, какого не испытывали последние несколько дней.

У них есть все основания быть веселыми, подумал Инглиш. Они собрались не на безнадежное заумное совещание в Пентагоне и не на чрезвычайное заседание исполнительного комитета в Белом доме. Они просто встретились втроем, двое врачей из министерства здравоохранения и офицер из органов разведки, чтобы разгладить последние складки, допущенные при стирке белья.

Частично счастье улыбнулось им. В любой операции, как считают умные головы, всегда существуют неизвестные переменные. Но как бы вы это ни называли, а конец приходит всегда. Донован теперь в самом безопасном месте — Дагуэе. А доктор Арнольд Розенталь обнаружен, прослежен до Сент-Андроса и проверен по всем параметрам. Вряд ли он относится к разряду тех смелых людей, которые способны доставлять хлопоты. Ничего не осталось, никаких улик, кроме уцелевших жителей Тарсуса… И доктор Рибикофф нашел ответ и на этот деликатный вопрос. Максвелл, этот хороший, гуманный, принципиальный доктор Максвелл, был согласен с предложением Рибикоффа. Вернее, он был более чем согласен. Он даже проявил больше энтузиазма, чем полагалось. Полковник Инглиш забавлялся этим с гримасой пренебрежения. Он также чувствовал облегчение, так как теперь ему не доставит большого беспокойства разочаровать доктора Максвелла в его надеждах.

Для Рибикоффа прийти с такими предложениями было абсолютно логично. Это сфера его компетенции. Он занимался этим без особого удовольствия, подобно тому как хирургу не доставляет удовольствия резать окровавленное тело и вызывать боль. Рибикофф был психиатром, он пришел в министерство обороны в 1951 году, чтобы изучать методы «промывки» мозгов и разрабатывать возможные контрмеры против «промывки». Он был профессионалом. Максвелл был энтузиастом и новичком.

Желания Максвелла были достаточно ясны. С тех пор как президент объявил об окончании подготовки бактериологической войны, будущее многочисленных учреждений этого профиля стало неясным. Бесхозные учреждения кто-то должен был прибрать к рукам. Максвелл пускал слюни так же обильно, как собаки Павлова под действием условного рефлекса. Он желал получить исследовательские сооружения Форт-Детрика, Дагуэя, Пайн-Блаффа, лаборатории военно-морского флота в Окленде и форта Грил на Аляске… И, конечно, триста миллионов долларов ежегодного бюджета на исследования и строительство, которые каким-то образом не были урезаны после публичного заявления президента.

Как любой вашингтонский бюрократ Максвелл был готов почесать любую спину, если в ответ почешут его собственную. Вот почему он так резко изменил свою позицию и предал своего коллегу доктора Гаргана… Все это сейчас казалось Максвеллу абсолютно не важным. Но для полковника Инглиша эти перемены были и разочаровывающими, и скучными. Такому человеку, как Максвелл, нельзя было доверять. Такой человек заслуживал лишь того, чтобы быть использованным, а потом выброшенным за борт. Не сейчас, конечно, но потом, после того как осядет пыль. Инглиш всегда оставлял открытыми все возможности, потому что знал, что никогда нельзя надеяться на благополучный исход, что ситуация в любой момент может круто измениться. Ведь такое чуть не случилось. Если бы Донована поймали сразу… или если бы ему удалось убежать… так или иначе это была бы плохая новость. Хуже некуда. Но Доновану удалось позвонить доктору с цыплячьей душонкой и вернуться, чтобы оказаться снова в Дагуэе! Подумать только — именно в Дагуэе! И Рибикофф быстро слетал в Юту и обратно, и, когда к своему возвращению он уже сформулировал маленькую программу, все стало возможным, даже более чем возможным. Оставалось только привести ее в исполнение.

— Уцелевших можно разделить на три категории,— говорил Рибикофф,— каждая из которых требует различного подхода.

В уголке его губ пристала крошка сладкой булки. В сочетании с высоким лбом и румяным цветом лица это делало Рибикоффа похожим на постаревшего младенца. Однако что касается его категорий, ничего младенческого в его речах не было.