Гром победы

Андрей Иванович Остерман передал через Бассевица герцогу, что другой день пополудни государыня с цесаревнами прогуливается в «огороде» — в Летнем саду. Полтора года оставалось до маскарадного шествия, с которого начали мы повествование. Герцог ещё не видал дочерей Петра. И подобное извещение означало одно лишь — дозволение увидеть...

Герцог и спутники его впущены были без препятствия. Листва была темно-зелена, сквозь себя бросала солнечные блики на тропы утоптанные. Куртины разбиты. С герцогом были Бассевиц и Берхгольц, тот самый, нашими знаниями об этих людях мы обязаны ему, он примечал и после записывал; он был из тех, которые записывают; и благодарность записывающим — наша — должна быть неизмерима, своими записями они побуждают к работе наши чувства и наш разум...

Вышли в аллею, сделалось широко меж дерев... Ждал... Замедлял шаг...

Выплеснуло блеском праздничным — государыня, дамы... Авантажная — в окружении дам... Испугался своей невольной досады при виде смуглого лица, энергически-бешеных глаз и этого вздёрнутого носа... Чуть притопнул невольно башмаком по земле твёрдой — тесня из своего сознания это впечатление, торопясь захватить, занять сознание впечатлениями иными... Плеснуло в глаза — жёсткое сверкание широких поверхностей платьев, браслеты, ожерелья, кольца — алмазы, бриллианты...

Берхгольц отметил последние парижские моды. Из-под распашных верхних платьев — «Модестов» — изящно виднелись нижние платья — «фрепоны»... Сказочной прихотливости злато-серебряная вышивка подолов и разрезов... Невидные каркасы из китового уса парадно расширяли юбки... Банты, окаймляющие грудь, пышные воланы кружев — у локтей, лёгкого шёлка нежные косынки — полные нежные шеи — переливалось чувственной шаловливостью... Власы — приподнятые, гладкие, кудрями — пудреные, пышущие золотистостью и чернотой...

Навстречу троим молодым людям расцвели улыбки женские... Можно ли было называть эти улыбки притворными? Это были улыбки должные, положенные... и привычные...

* * *

Она также ещё не видывала его. Видавшие его не могли описать его. Он ускользал от слов, будто выскальзывал из сетей бойких французских и тяжеловесных молодых русских фраз... И сейчас было трое молодых людей... шпаги блеснули остро... Одеты почти одинако...

Заговорили... и будто все разом... дамы и господа... Государыня задала тон... И казалось уже, будто говорят много и весело... А всего лишь обменялись по-французски, с вставками немецкими — о погоде, о гулянье нынешнем...

Тогда она уже знала, что выйдет замуж. Она знала, что по выходе замуж надо будет любить. Она готовила себя к такому полюблению. Она будет любить мужа, как мать её любит отца... когда клонит его к себе на колени и сильными пальцами короткими перебирает успокоительно его волосы густые, гладит голову... выпуклость лба... когда щёки его судорожно дёргались... Подёргивания... со дней страшных стрелецкого мятежа, когда шумно рухнула хрупкая патриархальность династии начинавшейся, патриархальность первых Романовых... Она готова была полюбить, любить мужа... Но... легко вздыхала, облегчённо, зная, что не непременно она, Аннушка, не непременно... Может, ещё и Лизета... Лизету выдадут, и тогда Анна останется ещё свободной, ещё — помечтать... Ах, кабы Лизету...

Она подняла глаза и увидела... кружевные манжеты... поистрёпанные... зелёный бархатный кафтан... очень поношенный... напудренный парик... новомодный какой-то... завитой в три локона с каким-то пучком... Из манжеты — рука — тонкая мужская кисть... Она прежде думала: никого нет лучше отца, невозможно было бы — выйти замуж за несходного с отцом, с её отцом!.. Но это обаяние мужской хрупкости тревожило почти болезненно... Чувства пробудились разом, и пробуждение испугало её... Она не знала прежде, что она такова... Выбритый — чёрные точки — мужской подбородок — чуть — раздвоинка — показывал слабость, но эта слабость влекла почему-то сильнее силы... И... она решилась и посмотрела... нет, не в глаза его, не встретились взгляды, а — на его глаза... Серые глаза... такие загадочные беспомощностью взгляда, лёгкой нежностью и... странно молящим выражением... Было что-то, что заставляло его — молить.. Но кого он просил, молил, о чём?.. Её?.. Так сразу?.. Ужели?..

Худенький!..

Она испугалась, всполохнулась внутренне... А если это не он? Не герцог, не жених назначенный... уже почти назначенный... говорят... Кому назначенный? Ей? Лизете?.. Лизете?! Нет!.. Болезненно... больно... Не надобно, чтобы Лизете... Но если это не герцог, не он? Она не должна... не должна любить, полюбить другого... Нет, нет! Только того, за которого замуж пойдёт... отдадут!.. И — сердце сжавшееся отпустило, порхнуло, толкнулось плавно, легко... Это был он! Сказали, назвали... Уже знала» — он!.. И улыбнулась невольно совсем...

* * *

...Другую он даже и не заметил. Так и не заметил. Была. Что-то... говорили, прелестное, но не заметил... после говорили, что и меньшая прелестна... Не знал, не заметил...