Гром победы

Герцог был честным мальчиком, но он не был совсем наивным мальчиком. Царица не понравилась ему. Видно было, что наклонна к тучности и талия её туго стянута. Часть атласной твёрдой юбки, подобранная вокруг талии и именовавшаяся фижмами, была, пожалуй, чересчур широка. Костюм царицы предполагал впечатление величественности. Но именно это впечатление не достигалось, и мешали этому впечатлению толстоватые, смуглые даже под слоем пудры щёки, вздёрнутый нос и это впечатление энергического, почти бешено-телесного — от волос и бровей чёрных и от ярких, каких-то ярко-яростных чёрных глаз. Пожалуй, она и не была красива. Она была женщиной желанной, нужной для плоти. Но ей, такой женщине, требовалась плоть сильная, мощная. Такого вот, как герцог Карл-Фридрих, она бы не захотела, он бы не смог удовлетворить, ублаготворить её. Она легко и с удовольствием хранила верность государю. Но всех мужчин невольно оценивала прежде всего с точки зрения плоти, их телесной стати. И потому худенький сероглазый мальчик вызывал в ней невольную неприязнь. С ним же было вот что: она ему просто не нравилась, но он понимал, что она желанная женщина и это честь — иметь такую женщину или просто нравиться такой женщине. И он знал, что никогда не понравится ей, даже в качестве возможного зятя. И потому он уже испытывал к ней неприязнь...

Говаривали, будто прежде, ещё невенчанной с государем, она была проще, живее, веселее нравом. Впрочем, в неверности государю никто не дерзал упрекать её.

Герцог подумал о том, что же выйдет из его сватовства, — покамест он явно не понравился царице, а это не самое лучшее начало.

Но долго думать не пришлось. Царь нецеремонно хлопнул его по плечу сильной жёсткой дланью и словно бы повлёк из покоев.

Нравился ли он царю? Трудно было понять. Государь звал его на мужские пирушки. То были увеселения запросто, но не являться было нельзя. И никто бы не назвал подобные увеселения нравственными. Небезызвестная в Петербурге девица Трудхен там, например, присутствовала... Впрочем, честный герцог-мальчик уже успел побывать и мальчиком-солдатиком в этой бесконечной Северной войне. Да и в мирном бытии любимой родины, славного портового города Киля, не были удивительны ни девица Трудхен, ни водка, ни опьянение до падения на дощатый пол... Но у Петра всё это было куда занятнее — со всякими насмешливыми выдумками, с издевательскими шутками над попами, с этими громадными «штрафными» кубками, которые надо было всенепременно допивать до дна — такое интересное наказание — «штраф» — например, за опоздание на пирушку...

И вот государь звал его, поил, хлопал по плечу и, поминая это самое «инкогнито», именовать изволил в потеху себе — «герр Андрюха»... Стало быть, что же, вовсе и не считался с ним? Или уже его полагал совсем близким, почти родственником уже? Герцог присматривался к царю... Нет, при таком-то нраве, при этаком норове!.. Царь просто не считается с ним... И что считаться с властителем маленького герцогства такому гиганту, государю державы ещё растущей... А что-то будет, когда вырастет?!

Но Карл-Фридрих и не помышлял завидовать гиганту — русскому царю. У мальчика честного и прямодушного было осознание ясное своего, пусть малого, но своего долга... И прежде всего — Шлезвиг! Его долг перед его владениями...

Андрей Иванович Остерман к нему благоволил. Растолковал, что такое «Андрюха», и вовсе не порадовал этим толкованием. Потому что «Андрюха», конечно, значило, что царь просто не считается со своим гостем и возможным зятем, и, быть может, и просто ни во что не ставит...

Андрей Иванович несколько раз говаривал, что эти вот пирушки государя не идут ни в какое сравнение с пиршествами парадными, какие задавал государев отец, Алексей Михайлович. Вот там пили так уж пили! Послов уносили замертво, а бояре в очередь валились со ступенек, ломая рёбра и головы. А уж драки бывали... Сам Андрей Иванович, впрочем, этому свидетелем не бывал, маленький ещё был, и скромно возрастал за пределами буйной Московии, в пасторском домике своего родителя. Но потом всё узнал, ему потом всё рассказывали, уже в Москве, когда брат его, назначенный Петром учить дочерей царицы Прасковьи, вдовы царя Ивана Алексеевича, Петрова брата и соправителя, представил молодого Хайнриха-Иоганна царице. Вот она первая и назвала его «Андреем Ивановичем»...

* * *

В почивальне Катеринушка распускала чёрные вьющиеся волосы на плечи — полные, ещё гладкие, с этой желтоватостью смуглоты. В любви по-прежнему оставалась буйна — годы не смиряли красавицу. В губы целовала своего Пиотрушу кусанием — чуть не до крови. И заснёт, бывало, ублаготворённая любовью, в кулачок смуглый пытаясь ухватить крепко вытянутую государеву мужескую силу...