Гром победы

...Рюриковичи ладили свои браки как дела княжения, женились князья и княжичи на княжнах. Родством долго ещё считались с северянами, свеями, данами и норами, помнили, откуда вышли, роднились легко и охотно. Женили сыновей и на франкских, польских, византийских принцессах. Всё до того времени, покамест князь Иван не взял в супруги воспитанную в Риме византийскую царевну Зою из Палеологов, названную в Москве Софьей. Она родила многих дочерей и троих сыновей — Василия, Юрия, Андрея. И, не желая родниться с принцессами иных земель, она ввела для своего сына Василия византийский обычай смотрин, когда сбирали со всего царства красивых девиц и царь избирал себе красивейшую — как в сказке. Первый брак по смотринам, когда молодой Василий взял за себя Соломонию Сабурову, счастливым браком не стал. Однако обычай смотрин прижился. И уже трудно было нарушить этот обычай даже самому Ивану Васильевичу, первому, грозному царю, тщетным было его заморское сватовство за юную родственницу Елизаветы английской.

Браки по смотринам возвышали внезапно всю семью избранной невесты. И прежде почитавшиеся худородными — Романовы, Стрешневы, Нарышкины — истово припадали к подножию трона, спешили властвовать и наживаться...

На смотринах была избрана и первая супруга юному Петру. Даже и не он сам, а мать его выбрала Евдокию Лопухину. И уж по меньшей мере лет пять-шесть супруги прожили хотя бы в относительном согласии. Родилось трое сыновей, но выжил из них один лишь старший, рождённый в 1690 году Алексей. Родившийся вслед за ним в 1691 году Александр прожил всего год, родившийся в 1693 году Павел умер тотчас после рождения. Далее отношения разладились. Теремное, затворническое вроде бы воспитание и житьё не смиряло женщину, но лишь распаляло чувственность. Одна лишь чувственность, и ни тени понимания. Хотя и не Бог весть какого понимания искал Пётр. Ему не нужны были умные речи и советы, нет, но это женское понимание, выраженное в ласке вовремя, в лёгком слове добром и ласковом, вовремя сказанном. Жена его так не умела. Возможно, она была из тех женщин, которые во что бы то ни стало желают доминировать над мужчиной. И, наверное, это не странно, что в обществе, казалось бы, целиком отданном на произвол мужской власти, подобные женщины (особенно в старости) делаются отчаянными защитницами косного уклада жизни; они почти сознают, что именно в сфере защиты косного уклада имеют они возможность едва ли не властвовать над мужчиной — тиранить брата, сына, зятя, даже мужа; ведь таким тиранством они как бы защищают мужскую власть. Евдокия была ещё молода, но всячески выказывала мужу своё недовольство, выказывала по-женски: он начинал о своём, она своё говорила, даже и не возражала ему, а будто и вовсе не слыхала его слов, Она была женщиной по-своему гордой, ещё девочкой слыхивала рассказы теремные о власти, какую забрала Наталья Кирилловна Нарышкиных над мужем своим, Алексеем Михайловичем. Евдокии хотелось быть такой царицей, принимать в своих покоях боярынь с просьбами и подношениями, наслаждаться этой возможностью распорядиться государственными делами — супругу одной боярыни устроить воеводство, сына другой взять в стольники во дворец, а на какое-нибудь неугодное семейство и опалу наложить. Но образ жизни Петра требовал от неё каких-то свойств характеристических, каких у неё не было. Воспитывать и переделывать себя она не была научена. И она потихоньку возненавидела и жизнь мужа, и его окружение, и его самого. Закончилось это водворением царицы в монастырь. Пётр сделался свободен от постылой супружеской тяготы. Для самолюбия Евдокии монастырь был ударом, надежды её погибли. Впрочем, и она нашла себе утешение, соответственное её характеру, — завела любовника, некоего Глебова. Таким образом удовлетворились и её чувственность, и её потребность властвовать; разумеется, общественное положение Глебова (да и всякого другого) не могло идти в сравнение со статусом пусть даже и опальной царицы, матери законного наследника.

Много пишется о приобщении Петра к бытовым приметам европейской цивилизации. Но, как мы уже видели, он приобщился не к бальным залам, не к парадному укладу европейских королевских и княжеских дворов. В Немецкой слободе, куда ввёл молодого Петра Алексеевича Лефорт, юноша усвоил живые и нечинные бюргерские, буржуазные нравы; первыми его европейцами были не герцоги и принцессы, но зажиточные ремесленники, их жёны и дочери. Сам Лефорт, учитель и сподвижник Петра, был, кстати, женевец, швейцарец, родом из одной из первых в мире республик. Вот какую Европу открывал для себя Пётр. И женщины здесь были не только для постели, но и для беседы, весёлой, а порою и серьёзной, для этого драгоценного понимания мужских забот, выраженного в участливом кивке, в нежности девичьей ладошки, коснувшейся твоей колючей щеки.