Гром победы

Анна краснеет и решительно оборачивается от зеркала. Ей неловко приказать гофмейстерине уйти. Но та (как Анна благодарна ей за эту понятливость и догадливость!) сама удаляется, пошумливая фижмами, широкая — бочонком — парчовая юбка будто потрескивает в шагу…

   — Маврушка...

Розой алеет личико цесаревны... Ах, почему знаема её тайна? Да нет, какая же тайна, когда он так глядит!..

И может быть, это и хорошо, что бойкая Маврушка принимается говорить, не дожидаясь спроса...

И уж речиста! Не остановится... А хорошо... Выходит, цесаревна ни о чём и не спрашивала, некасаемо до цесаревны... А Маврушка всё сама, просто сама...

Но неужели это правда? Неужели это может быть правдой? Как? Отец хочет ей оставить престол? Ей? Она — императрица? И при ней — он, супруг. Не император, нет, не соправитель, просто супруг, для любви, чтобы любить... А она — императрица!..

   — Ты так думаешь, так полагаешь ты, Маврушка?..

   — Я?! Господь спаси и помилуй! Где мне разбирать дела такие важные. Матушка слыхала, говорили, будто слыхано было от Андрея Ивановича Остермана...

   — Нет, ступай, ступай же!.. Не говори!.. Более ничего не говори!.. Ступай...

И Мавра лёгонькой утицей выплывает из комнаты уборной, исполнив «приседание хвоста». И тотчас является на её место баронесса Климентова со своим приседанием...

Нет, ещё один взгляд в зеркало... Додумать мысль... Если Андрей Иванович... Он такой важный... Разве он станет зря... Но тогда... Вот почему отец с ним и ласков и насмешлив!..

Но так хочется снова увидеть эти глаза... серые... с таким восторгом и мягкостью глядящие... Но не глядеть самой в его глаза...

Тонкие худенькие ручки взлетают поверх блеска белой парчи — кринолин — ложатся на миг... Принцесса выбегает из комнаты...

В зале как будто холодок и будто пустее сделалось — его нет. Почему? Он ушёл, потому что она удалилась? Берхгольц из его свиты оказывается на её пути и отдаёт церемонный поклон... И Геннинг-Фридрих Бассевиц, голштинский посол, кланяется ей... Герцогские музыканты в его доме в Петербурге играют концерты...

И как это выходит, что вокруг всё сделалось связано с ним, с ним!..

* * *

Празднество с маскарадом продлилось целую седмицу...

* * *

Спектакль шёл. И она полагала свою в нём роль важной и блистательной. И вдруг делалось ощущение, будто она — в кружении некоем всеобщем пёстром и радостном, будто всё едет и едет далее маскарадный поезд, в коем пестрота весела и всякому своё место определено, и оттого возможно быть весёлой и счастливой, и надеяться, чаять впереди ещё большее веселье, ещё больший блеск, и не опасаться ничего...

* * *

...Она всегда завидовала чужой бойкости. Особенно Лизетиной. Наверняка ведь все думали, будто сестрица Лизета красивее её. Наверняка! Но говаривали, что она, Анна, зато умнее и серьёзнее. Без сомнения! Только Лизета вовсе и не красивее, а просто бойчее. Анне уже это ведомо: та девица или дама, что побойчее, та и красивее кажется... Вот госпожа Балк...

Госпожа Балк — старшая сестра Анны Монс... той, которую отец... государь в юности своей любил... О той Анне говорить как бы и не велено, поминать о ней не велено... Однако Лизета с Маврушкой поминают и дурно говорят о ней меж собою... Но ведь она была до того красива!.. И царицы Катерины Алексеевны тогда ещё не было в жизни отца...

Мать тоже бойка. Оттого, должно быть, цесаревна Анна смущается перед нею и даже как бы побаивается... Мать зовёт «Аннушкой», весёлая, хохочет с прислужницами, сердится, когда волосы чересчур долго убирают или в платье недоглядят. Нарядная мать глядит гордо... Но старшую цесаревну пугает в матери то бешеное почти, энергическое, чего нет в характере, в естестве самой Анны... А вот в Лизете оно есть! Анна чувствует. Лицом и власами тёмненькая Анна походит на мать. Лизета, напротив, бела и власами светла. Но естество в Лизете материно, как ещё проявится — один Бог ведает!.. А в кого Анна сама? Что-то в ней от одной из меньших тёток, от отцовой сестры Федосьи Алексеевны. Вот та, говорят, хоть и вовсе не глупа выдалась, а неприметная, тонкокостненькая... Дедушка Алексей Михайлович впервой женат был на Марье Ильичне Милославских. По смерти её сыновей осталось живых двое — Фёдор да Иван, а дочерей-царевен — так шестеро: смутьянка Софья, поборница её — Марфа, Марья и Катерина — бабы-распустёхи, квашня Евдокия и меньшая — Федосья. Отец в малолетстве любил её, она одна из всех сестёр Милославских ладила с матерью Петра, с Натальей Кирилловной Нарышкиных, игрывала, забавляла маленького Петрушу и сестриц его родных — Натальицу и Фёдорушку... И вот сказывают, Айна походит чем-то на эту Федосью Алексеевну... Но разве Анне судьба — тихо, девицей старой — зачахнуть в теремных покоях? Разве не ожидают Анну впереди блеск, радость и счастие?..

* * *