Гром победы

Перевозы через реки заменили деревянными мостами. Как пояснили, пока временными. Недовольными остались только паромщики. Перед мостами табличка «20 тонн». Так что им остались только негабаритные и тяжелые грузы. А как каменный мост сладят грузоподъемностью в 40 тонн, то совсем они без работы останутся. Прогресс в победном своем шествии многих давит просто походя.

На шестьдесят втором километре трассы временный лагерь военнопленных и штабеля брусчатки, за кучами песка и щебня. Профиль дороги в глубину метр двадцать. Так в предгорьях даже в самые суровые зимы грунт не промерзает.

– Откуда брусчатка? – поинтересовался я у инженер-лейтенанта, который руководил строительством. – Да еще базальтовая?

– Каторга тут рядом в ущелье, – махнул он рукой в сторону гор. – Там камень и добывают и обтесывают по нашему шаблону. Закончим мы дорогу, станут ее и на сторону продавать.

– А как пленные себя ведут?

– После того как мы показали им каторгу, смирно и трудолюбиво. Некоторые даже рады, что получили в руки такую хорошую специальность. Слыхал, что после войны хотят они у себя в царстве артель сколотить и дальше уже там брусчаткой улицы мостить по подрядам. Селянский хлеб в Цугулии трудный. Но в большинстве своем эти цугулы работают из-под палки. Только за повышенную винную порцию и стараются. Ленивый народ. Песни только по вечерам красиво поют.

– Выходит, ты для них вроде как благодетель. Профессию нужную в руки дал.

– Выходит, что так. Человек десять у меня уже готовые мастера. Можно самостоятельные участки доверять. На века эту дорогу строим, – гордо добавил он.

А вот дальше все пошло, как в прошлый раз. С ямами, ухабами, вечными не просыхающими лужами и ночевкой под открытым небом.

Все давно заснули, а мне не спалось. Проверил посты, подошел к затухшему костерку, возле которого курил Щолич.

– Как тебе моя страна, Милютин? – спросил я его, подсаживаясь к рдеющим углям.

– Красивая. Яркая. Небо такое высокое и звезды цветные. У нас они бледные, – отозвался он.

– Ты еще в горах неба не видел, – поддел его я.

– А это тогда что? – удивился он, озираясь.

Последние полдня мы только и катались вверх-вниз по дороге.

– Это предгорья. Самые благодатные места во всей Реции.

– У тебя еще целая гора есть в собственности, как я слышал. Она больше?

– Не в собственности, Милютин, а в вассальном феоде. Баронский лен. Там у меня предгорий почти нет. Сразу гора. Большая.

– А поместье?

– Поместье у меня в собственности. Кстати, гвардейский майор Вальд в соседях. Ты его знаешь. Увидишься там, если он приедет. Оторвемся, оттопыримся… Все вино у нас здесь только своего производства. Может, еще уборку раннего винограда застанем, если солнышко попустит. Тогда молодым вином упьемся. Здесь трезвый человек на празднике первого вина – оскорбление для всех.

В кустах терзали свои смычки какие-то местные сверчки, настраивая нас на умиротворение. Будто и нет войны совсем.

– И еще вот что меня гложет, Савва. Когда спросят после войны: а скольких ты врагов убил? Что я отвечу? – промолвил Щолич, выбросив в угли окурок и зажав травинку зубами.

– Скажешь, что убил врагов больше всех, – ответил ему я. – Потому как научил драться и стрелять не одну роту штурмовиков и сотни пулеметчиков. Вот они врагов и убивали твоей наукой. Так что не мучься совестью. Нет у тебя Солдатских крестов, но и ран многочисленных тоже нет. Меня вот перед каждым дождем выкручивает, как прачка белье, до первых капель с неба. Думаешь, приятное ощущение?

Щолич в ответ вздохнул.

– Выходит, ты меня тут на племя оставил? – сделал он свое предположение.

– А что? Производитель из тебя хоть куда. Любую людскую породу улучшишь, – усмехнулся я и поворошил угли веточкой, которая моментально вспыхнула.

– Ну ты же в бой сам рвался. Я помню, – не отставал он от меня.

– Я особая статья. Я оружейный барон, «пьющий кровь пушечного мяса и зарабатывающий свое грязное золото на поставках смерти». Так нас, оружейников, обзывает Лига социальной справедливости. И единственная отмазка от такого клейма – самому пролить кровь на фронте. Потом, что пулемет, что бронепоезд мне надо было самому проверить в деле. Не напортачил ли я где? А ты у нас толковый педагог. Таких мало. Таких, как ты, беречь надо. Офицера худо-бедно в училище слепят, но без хороших унтеров он в роте никто. А унтеров ты делаешь. Так что не майся дурью, господин старший лейтенант гвардейской артиллерии в ранге майора. Кстати, не у каждого офицера на фронте есть Солдатский крест, тем более Рыцарский. И дело не в том, что он их недостоин, а в том, что он вовремя начальству на глаза не попался. Ордена дают не там, где совершаются подвиги, а там, где их раздают.

– Тебе-то грех жаловаться, – заметил Щолич с некоторой завистью.

– А я и не про себя. Я-то как раз постоянно на глазах начальства.

Помолчали.

Душевно так помолчали.

Содержательно.

– Когда у тебя первый выпуск механиков-водителей тягачей? – нарушил я тишину.

– Да вот к сентябрю, наверное. Непростое это дело оказалось. Отсев большой. Не вижу я в солдатах заинтересованности, хотя вроде грамотные, читать-писать умеют.