Гром небесный

Через пять минут разлитый в чашки кофе стоял на столиках в кабинете Маркова, а Клава Голицына сидела напротив старшего следователя по особо важным делам.

«Боже мой, – подумала Анна, – бывают же такие бесцветные женщины…»

Бледное невзрачное лицо, крайняя худоба фигуры, сутулость и какая-то общая подавленность. Даже красивая и со вкусом подобранная одежда не могла скрыть какого-то убожества внешности Клавдии Голицыной. «Черт возьми, сколько же ей лет? – подумала Захарьина. Она еще не смотрела личное дело. – Может быть, 35, а может быть, и 55».

– Клавдия Ивановна, – своим обычным вкрадчивым тоном спросила Захарьина, – расскажите нам то, что полчаса назад вы сообщили Соломону Давидовичу.

При этом Соломон Давидович успокаивающе кивнул Клаве головой.

Вопреки ожиданиям речь Голицыной была связной и четкой:

– Вчера примерно около полудня, а может быть, чуть позже я полезла в высокий шкаф, который стоит в приемной прямо у выхода в коридор. Я должна была достать подарочный экземпляр последней книги Верта, с тем чтобы, когда он освободится, дать ее Николаю Константиновичу для написания автографа и последующего дарения Серебровскому. Когда я встала на стул, чтобы дотянуться до верхних полок шкафа, я услышала, как дверь кабинета Верта открылась. Я, конечно, насторожилась и подумала, а вдруг шефу срочно что-то нужно. Бывает так, что он не пользуется громкой связью и даже телефоном, а просто вбегает в приемную. Вы видели, что дверь кабинета отстает от двери приемной менее чем на 3 метра, по крайней мере разговоры из-за открытой двери слышны хорошо. Я не подслушивала, но, конечно, вслушивалась в звуки, доносившиеся из кабинета Николая Константиновича. Извините, но он матерился в своей взрывной и совершенно непристойной манере. Вообще-то, с ним это бывало. Я незаметно выглянула в коридор. Он, кстати, был пуст. И увидела в дверях кабинета Верта бледного и взъерошенного Диму Санникова. Он крикнул что-то в ответ, и тут я поняла, что Верт подошел к двери и жестко сказал Диме: «Только попробуй свалить со встречи с Серебровским, в порошок сотру». Санников захлопнул дверь и быстрыми шагами пошел в сторону курительной комнаты. Я отошла от двери и села за пульт. Вот собственно и все.

– Спасибо Клавдия Ивановна. У нас к вам несколько вопросов, – промолвила после некоторой паузы Захарьина. – Скажите, пожалуйста, почему вы не сказали об этом вчера майору Измайлову, который опрашивал вас? Я читала протокол. Там ничего подобного нет.

– Я вообще не помню да и не знаю, что я говорила вчера. Все было, как во сне. Я и сейчас не могу до конца поверить в смерть Николая Константиновича.

И тут немолодая бесцветная женщина разрыдалась так горько, что, казалось, дальнейший диалог невозможен. Голицыной дали валерьянки, она наконец отхлебнула остывший кофе, кое-как вытерла глаза и сказала:

– Спрашивайте.

– Клавдия Ивановна, вы давно работаете с Вертом?

– Да, наверное, лет 15. Я работала у него еще тогда, когда все мы были в институте Академии наук. Фактически я уже тогда выполняла обязанности его секретаря, хотя такая должность для заведующего отделом академического института и не была предусмотрена. Но дел у Верта было много. Тогда он сумел прокормить нас и вытащил из ужасной ситуации начала девяностых годов. Появились договоры, участились командировки, без конца приходили и уходили какие-то люди – деловые партнеры. Оказалось, что я вроде бы умела вести рабочий день и рабочую неделю Николая Константиновича. В общем, так же было и дальше. Из кандидата геолого-минералогических наук (по специальности я палеонтолог) я превратилась в секретаршу.

Немного помолчав, Захарьина спросила:

– Скажите, пожалуйста, какое было отношение у коллектива к Верту?

– Разное, – ответила Голицына. – Люди у нас уж больно разные собрались. Есть мы, так сказать, старики, люди, как правило, прошедшие какую-то школу геологического производства, потом вкусившие прелести пребывания в заслуженном академическом институте. Эти люди отлично понимают, что сделал для нас профессор Верт и из какой трясины лихих девяностых он нас вытащил. Но есть другие. Я их условно называю молодежь. Они с университетской скамьи попали к Николаю Константиновичу в институт или сразу в «РИНО». Очень быстро под руководством Верта они защитили диссертации, получили прекрасные зарплаты и тем не менее все последнее время считали, что они недооценены, что денег могло быть побольше, а работы поменьше. Несколько человек ушли от Верта в хорошие нефтяные компании. Но то, что с ними там произошло, остановило дальнейшую миграцию из «РИНО». Оказалось, что без Николая Константиновича им грош цена.

– Один из этих эмигрантов Санников? – нашла удобный переход Захарьина.

– Нет, что вы! Профессор считал его самым способным из своих учеников. А Дима платил своему шефу искренней признательностью и уважением.

– Как это совместить с его уходом из компании и вчерашним скандалом?

– Не знаю, – тяжело вздохнув, выдавила из себя Голицына.

– Клавдия Ивановна, – опять пошла в атаку Захарьина, – вы очень хорошо относитесь к господину Санникову. Это так?