Гром

— Мы с Донровом с детства не ладим. А теперь он вообще видеть меня не может. Когда встречаемся — отворачивается. Видно, я в этом виноват, — отозвался Батбаяр.

— Что ты, разве дело только в тебе? Это наш банди распустился сверх всякой меры. Но ничего, вот отец приедет, выбьет из него дурь. А все из-за этой девчонки. Болтается, как коровий хвост, то туда, то сюда, а вы друг на друга коситесь. Ты ведь не знаешь: может, она тебе говорит одно, а Донрову другое.

— Предъявить какие-либо обвинения Лхаме я не могу, уверен, что она не давала повода Донрову к ней приставать, — заявил Батбаяр.

Дуламхорло звонко рассмеялась, чтобы не дать спору разгореться, и стала сбивать остуженное молоко.

— Разговор-то у тебя стал как у чиновника: «Предъявить обвинения…» Не знаю, что и сказать. Ну да ладно, хватит об этом. Попей лучше кумыса.

Батбаяр отхлебнул холодного, хорошо перебродившего кумыса и похвалил хозяйку:

— Хороший у вас кумыс. Видно, оттого, что женщина вы добродетельная.

— Вон какие научился говорить слова! — Дуламхорло кокетливо хихикнула и спросила: — А позвольте узнать, уважаемый чиновник, когда вы собираетесь отбыть на службу?

— Рад, что сумел обратить на себя ваше внимание.

— Нет, вы только посмотрите на него. А я-то думала, что ты так и уедешь, не удостоив меня даже взглядом. Жена наверняка тебя не отпускает, за подол держит. Лишний раз выйти на двор не дает.

— Если вы признали в Лхаме мою жену, мне волноваться больше нечего. Любители распускать руки теперь угомонятся, — сказал Батбаяр, допил кумыс и направился к двери.

— Надеюсь, ты пришел ко мне не только за тем, чтобы это сказать, — улыбнулась Дуламхорло, не сводя с юноши томных с поволокой глаз. Батбаяр ничего не ответил и вышел из юрты.

Предсказание Дашдамбы сбылось. На шестой день после приезда Батбаяра прискакал посыльный и вручил ему предписание срочно вернуться в канцелярию монастыря. Батбаяр знал посыльного. Усадил его, как гостя, принес кумыса и стал расспрашивать о новостях.

— Несколько дней назад из Да хурээ вернулся хан. Так что забот и хлопот сразу прибавилось, — рассказывал посыльный, прихлебывая кумыс. — У господина в столице было дел невпроворот, но он, как только услышал о том, что случилось, все бросил и прискакал в Онгинский монастырь.

— Разве он до сих пор ничего не знал? — удивился Батбаяр.

— Говорят, не знал. Ему не докладывали, не хотели тревожить, пока не выяснится подоплека этого дела. Улясутайскому амбаню тоже не докладывали, чтобы не нарушать покой в аймаке.

Поначалу хан никак не хотел верить, что его собирались отравить. Расспрашивал чиновников: «Может быть, все это нарочно подстроено, чтобы поссорить меня с братом? Не приложил ли к этому руку кто-нибудь из чужих? Пусть даже сердца у них черны от злобы, но на такое они не пошли бы». Хан приказал прекратить аресты и допросы. Не верил до тех пор, пока ему не показали копии показаний Цогтдарь и Ринчинсаша, некоторые проклятья, серебряную иглу и яд. Вот тогда он затосковал по-настоящему. Спросил только у судейских: нельзя ли помиловать названую мать и брата или хотя бы учесть его молодость при вынесении приговора и, получив отрицательный ответ, заперся у себя в орго и несколько дней не показывался. Даже плакал, говорят. Приближенные боялись оставлять его одного. Кто только к нему ни приходил: высшие ламы, настоятели монастырей, как-то раз даже хамба лама пожаловал, — все уговаривали его взять себя в руки. Уговорили наконец. Со вчерашнего дня хан за дела принялся. Рассказывают, что Дагвадоной еще несколько месяцев назад его исподволь готовить начал. Прискакал как-то раз к нему в Да хурээ и говорит: «Тот, на ком лежит забота о государстве, должен быть крепким, как стальная броня, способным осознать и принять истинное положение вещей. Лишь тогда он сможет снискать уважение народа. Чтобы отличить правду от лжи, надо быть беспощадным к провинившемуся, будь он родственником, даже братом». А на днях, когда хан совсем пал духом, прискакал Смурый к нему в орго и высказал напрямик все, что думал.

— Не пристало правителю аймака хандрить, словно старуха, которая не отходит от молитвенного барабана. Вспомните, что говорил о вас Далай-лама: «Это настоящий политик». Никогда не будет прочной власть там, где снисходительны к противникам государственных устоев. Укрепить ее могут лишь люди бдительные, чуждые человеческих слабостей. Трудно поверить, что вы этого не понимаете.

Смурый приказал подать конный экипаж, усадил в него нойона и повез вверх по Онги к скале Шурганы Улан. Там они долго сидели, слушали шум воды на порогах.

«Встречай одинаково хвалу и проклятье толпы. Не верь ни тому, ни другому. Пусть разорено, сожжено все, что тебе дорого, пусть ты одинок, пусть нечем прикрыть наготу. В час, когда тебе нужно отправиться в дорогу, соберись с мыслями, мужайся и тело свое укрепи. Помни — за все в жизни приходится расплачиваться. И с кем бы ты ни говорил, с побратимом или завистником, будь честен и прям до конца!» — Вы знаете эту философскую притчу-поучение… — говорил Дагвадоной.