Гробница Анубиса

Дыхание перехватило. Можно сколько угодно презирать иррациональные страхи, но интуиция братца проверена многократно. Как тут не встревожиться?

— В связи с чем?

— Не знаю точно. Это… Может быть, потом прояснится. Пока не могу сказать ничего определенного.

Я собрался настаивать, но в дверь осторожно поскребся Гиацинт:

— Ну, пошли?

Мы спустились в холл, где нас ждал крошечный костлявый монашек. Когда он встал, я заметил, что в нем росту метр пятьдесят, от силы шестьдесят. Мне он едва доходил до груди, у него была мальчишеская мимика, а рожа столетнего бородатого младенца. Сморщенную, как чернослив, физиономию прорезала широкая насмешливая ухмылка, которую не могла скрыть даже его длиннющая седая борода.

Он издал странный звук, отчасти напоминающий смех.

— А вы бы и плуг могли поднять, молодой человек! — бросил он по-французски, разглядывая меня с головы до пят. Я заметил, что он говорит с акцентом, но с каким именно, определить не сумел.

Я протянул ему руку, он, как мог, сжат ее своей ладошкой.

— Морган, — представился я. — А вы, наверное, брат Поль?

— Ваше предположение справедливо. — Он повернулся к Гиацинту: — Нет-нет, не говорите мне ничего. Вы бывший священник? Отлично. А этот юноша?

— Ганс Петер, отец мой… то есть брат… гм… сударь.

Из уст монаха снова вырвался тот же резкий диковинный звук.

— Брат Поль, мой мальчик. Просто брат Поль, этого достаточно.

С живостью, ошеломительной в человеке такого возраста, он повернулся к Этти, и улыбка, озаряющая его добродушное лицо, вдруг застыла. Золотистые глаза моего брата заискрились и едва заметно сузились, но у него это была единственная хоть сколько-нибудь заметная реакция. И все же напряжение, без видимых причин мгновенно возникшее между ними, сделалось почти физически осязаемым.

— Пакистанец? — осведомился священнослужитель, овладев собой и снова сияя безоблачным радушием.

Ганс прыснул.

— Индиец, — нежным голосом ответствовал мой брат. — Этти. Этти Лафет. Счастлив познакомиться.

— Обращенный?

— Пока еще нет.

— Хорошо. Пойдемте.

И монах вприпрыжку сорвался с места… Вприпрыжку? Да, можно даже сказать, что он поскакал. Поскакал на маленький двор, уселся там на каменную скамью под сенью пальмы, затем и нас пригласил присесть туда же.

— Как тебе этот субъект? — шепнул Ганс.

Вместо ответа я приложил палец к губам и подтолкнул его к скамье. А сам забормотал, склонясь поближе к уху брата:

— Этти, что случилось? Можно было подумать, что ему явился призрак!

— Он явно боится меня, но я пока не знаю почему.

Мы сели рядом с монахом, а Этти уселся по-турецки прямо на землю, что рассмешило брата Поля. Но даже в его смехе сквозило недоверие.

— Ученик у ног учителя? Или дитя у ног убеленного сединами предка? — шутливо воскликнул брат Поль. Встретив пристальный взгляд Этти, он тотчас отвел глаза, однако продолжал: — Почтительность — добродетель весьма важная. Что же привело всех вас сюда? Я не вас спрашиваю, — бросил он Гиацинту, открывшему было рот для ответа. — Чего вы ищете?

— Покоя? — рискнул промямлить я.

Он состроил весьма ироническую гримасу.

— Хорошо сказано, юный Самсон. А вы? — Он выразительно дернул подбородком в сторону Ганса.

— Я? Ну… ммм… веры?

Старичок развеселился еще пуще. Но тут настал черед Этти, пришлось и у него спросить — готов поклясться, что на сей раз монах выдавил свой вопрос через силу.

— А вы?

— Вам это известно, — без малейшего колебания откликнулся мой брат.

Лицо монаха исказилось. Полузакрыв глаза, он словно бы вдруг погрузился в мир, ему одному доступный, а мы остались здесь, неуклюжие, растерянные, онемевшие.

Внезапно брат Поль резким движением схватил висевший на груди крест, вцепился в него и возгласил:

— Вера! Это она приносит душе умиротворение! Да, кто ищет мира, тот в конце концов приходит к Богу!

— Вот поистине глубокая мысль, — иронически протянул Ганс.

Гиацинт что было сил стиснул ему руку выше локтя.

— Бог есть любовь, — продолжал монах. — Бог есть искупление и прощение грехов. Следуя по стопам Господа, человек избавляется от своих забот, прегрешений, страхов. — Он обращался к моему брату. — Принять руку, протянутую нам Спасителем, значит достигнуть отпущения и найти свой рай. Истина проста и прекрасна, как сама любовь Господня. Сию истину, сей блаженный мир я обрел здесь.

Этти печально усмехнулся: