Гробница Анубиса

— Я все вам объясню, — отозвался он, также скромно понизив голос.

Массивные монастырские стены и разноцветные стекла витражей служили великолепным противоядием царящему снаружи смертоносному зною, так что, если бы не тошнотворный запах воска и ладана, я бы с наслаждением вдыхал здешний прохладный воздух.

Быстрым шагом пройдя через капеллу и выполнив серию коленопреклонений перед множеством икон, мы пересекли большой четырехугольный двор, посреди которого пышно зеленел великолепный, весьма ухоженный фруктовый сад. В глубине двора плескался фонтан, его пение звенело в тишине, прерываемой бормотанием молитв.

— Где они берут столько воды? — изумился Ганс, глядя на апельсиновые деревья и свежие грядки бахчевых.

Миновав просторный коридор и второй, куда более скромный четырехугольный двор, мы вошли в дом для гостей. Трехэтажное здание, на первый взгляд пустое, без претензий, предназначенное для гостей, что попадают сюда проездом. В просторном — метров сорока — холле, также украшенном распятием и иконами, на резной скамье сидели, беседуя вполголоса, два священника. Католических, если верить их облачениям. Когда мы проходили мимо, они поздоровались. И вот мы поднялись на верхний этаж здания, где монах показал нам две слепые, без окон, комнаты в дальнем конце коридора. Тесные, по-спартански неуютные, выбеленные известью и освещаемые тусклой лампочкой, они не имели иной обстановки, кроме двух кроватей, низенького столика, где стояли кувшин с водой и тазик, да молитвенной скамеечки, над которой висела прикнопленная к стене аллегорическая картинка самого дурного вкуса на тему воскресения из мертвых.

— Я оставляю вас, — произнес монах все еще по-латыни, — освежитесь немного. Брат Поль будет ждать в холле.

Он испарился, а я рухнул на одну из кроватей, и та застонала под моей тяжестью. Этти пристроился рядом со мной, а Ганс повернулся к Гиацинту, раздраженный и недоверчивый:

— Ну, я тут ничего не понял. Или прохлопал какой-нибудь эпизод?

Тот, прежде чем ответить, осторожно прикрыл за собой дверь.

— Я выдал себя за бывшего священника, приносящего покаяние. Считайте, что я в прошлом — служитель Божий, взыскующий… благодати. Здесь, видите ли, монастырь, — пояснил он, взглянув на наши скептические физиономии. — Если вы еще не заметили, это особое место, предназначенное для благоговейной сосредоточенности и медитации.

— А мы-то что здесь делаем? — спросил Этти.

Гиацинт насмешливо пожал плечами:

— Заблудшие овцы в поисках истины.

Ганс скривился:

— Ох, а мне каково! Я уже в восьмилетнем возрасте со всем этим покончил!

— А что это за Поль, о котором толковал монах? — наседал мой братец.

— Наш духовный наставник.

Ганса передернуло:

— Только не говори, что ты нас подсунул под пяту христианского гуру!

— Ну, гуру или не гуру, а извольте умыть свои физии и спуститься вниз к этому миляге Полю. Ты идешь, Ганс?

Этот последний, испепелив взглядом нас с братцем, заворчал:

— Почему именно я должен первым разыгрывать кретина?

— Потому что ты молод и красив, — отрезал Гиацинт. — Ну-ка, матрос, вперед, на палубу!

Они удалились, продолжая пререкаться.

— Тебе знакомы хотя бы азы иудейско-христианской теологии? — спросил Этти.

— Сказать по правде, нет, если не считать того, что нам пришлось усвоить во время учебы, — признался я. — Меня никогда в эту сторону не тянуло. Ты должен смыслить в вопросах религии побольше моего.

— Ну уж, во всяком случае, не христианской религии. Выходит, и у тебя на сей счет нет никаких шпаргалок? — (Я замотал головой.) — Ты что же, и катехизиса не учил?

— Так я же родился в Индии, отец индолог, дед специалист по санскриту, и ты хочешь, чтобы я ходил на уроки катехизиса? Мое крещение свелось к тому, что на алтаре, посвященном богу Вишну, рассекли ударом мачете два кокосовых ореха, а меня подвергли насильственному омовению в водах Ганга.

— Не думаю, что это может сойти за христианский обряд, — насмешливо хохотнул Этти. — А что, папа и в самом деле погрузил тебя в Ганг?

— Полагаю, что с Индии по сей день не найдешь ни одного потомка западных родителей, получившего во младенчестве столько благословений, сколько досталось мне. Нет ни одной пряности, которой бы меня не вымазали на счастье. — Тут мне кстати вспомнились хижра: евнухи наподобие тех, что в древние времена служили Кибеле, а в Индии призваны участвовать в благословении новорожденных, и я с улыбкой продолжил: — Знаешь, как надежно обеспечено мое благополучие? Даже хижра внесли свою лепту, чтобы обеспечить мне телесную мощь и многочисленное потомство.

Я встал, налил в тазик воды и ополоснул лицо. Брат последовал моему примеру, потом мы разложили на кровати содержимое своих рюкзаков, чтобы переодеться.

— Этти, послушай… С тех пор, как мы покинули Александрию, ты выглядишь таким подавленным. Не надо пожимать плечами! Что с тобой? В Индии произошло нечто такое, что…

— Нет, — перебил он. — Я просто… устал, вот и все. — Наши глаза встретились, и он, вздохнув, признался: — Ну да, верно, у меня… Не знаю, как объяснить. Скажем так: у меня дурное предчувствие.