Гробница Анубиса

— Зачем тебе понадобилась машина? — В ответ молчание. — Тебе захотелось вернуться в твое прежнее селение, ведь правда? — Досадливый вздох. — Ты все еще лелеешь иллюзии, верно? Тебе снова кажется, уже в который раз, что все может измениться? Но, Этти, ничего же не меняется! Ты читаешь индийские газеты, смотришь телевизор и все-таки надеешься? На что? Кончится тем, что тебя оттуда вынесут на носилках с лицом, обожженным кислотой, или с поломанными костями! Твое место там, где твои близкие, а в Индии сейчас вся твоя семья — это папа. — Он все молчал, и я, не дождавшись ответа, снова повысил голос: — Перестань притворяться мертвым, поговори со мной!

— А ты перестань наконец хлопотать обо всем разом. Папа чувствует себя хорошо, у меня все в порядке, дождь, правда, льет, но девушки в мокрых сари прекрасны, как никогда. Ты бы все глаза на них проглядел. Зато я не припомню, чтобы когда-нибудь раньше по улицам шастало столько беспризорных коров.

Я помрачнел. Что-то здесь было не так. Его легкомысленный тон, все это шутовство не вязались с ситуацией, да и на его обычную манеру не походили.

— Этти, скажи мне правду. Что происходит?

— Но в конце концов, с чего тебе взбрело, что дела плохи?

— С папой худо, не так ли? — Я услышал, как он закуривает сигарету, что он делал только в обстоятельствах исключительно тягостных. — Этти! — грозно прорычал я.

Брат ответил не сразу, а когда заговорил, от прежней фальшивой игривости следа не осталось, голос вдруг стал хриплым:

— Он не узнал меня, Морган. Когда я пришел… Он не понимал, кто я. — (У меня кровь застыла в жилах.) — Потребовалось добрых два часа, чтобы он вспомнил, что я его сын.

— Как же… — забормотал я, — ты ведь сказал, что он хорошо себя чувствует, что…

— Да. Да, теперь ему гораздо лучше. Но… Морган, тюремный врач уверяет, что нет, но я убежден, что у папы был удар.

Мне пришлось схватиться за стену, чтобы устоять на ногах.

— Почему ты так решил? На каком основании?

— А помнишь, в Пиренеях, семь лет назад?..

Свободной рукой я утер со лба холодный пот.

Мы в ту зиму отправились покататься на лыжах, и у папы случился небольшой удар, на несколько недель приковавший его к больничной койке. Врачи говорили, «перенапряжение», рекомендовали «избегать чрезмерных нагрузок».. Но с тех пор все шло отлично, он был как огурчик.

— Ну, он же тогда целый день на лыжах бегал, — промямлил я, пытаясь успокоить брата. — Довольно неразумно для его возраста, надо признать.

— А теперь это опять с ним случилось, — выговорил Этти так, будто каждое слово давалось ему с трудом.

— Нет, я уверен, это просто последствие шока, вызванного арестом, и…

— Помнишь, — перебил он, — незадолго до нашей поездки в Коринф, когда я поехал к нему в Англию, он проводил там конференцию?..

— Ты же говорил, что это для работы над… Этти, почему мне ничего не сказали? — Сердце у меня бешено колотилось, я только теперь осознал, что проблемы со здоровьем у отца куда серьезнее, чем мне внушали.

— Он не хотел, чтобы ты об этом знал. Боялся, что ты станешь беспокоиться. Да и лечение с тех пор проходило замечательно. Но в тюрьме он на несколько дней лишился возможности принимать свои лекарства.

Теперь мне стало понятнее, почему Этти так тревожился, что от папы нет вестей.

— Сколько же всего вы от меня скрывали, и один, и другой, — сдавленным голосом пробормотал я, не в силах побороть смятение.

— Не воспринимай это так, Морган. Ты был занят, тебе не нужно было…

— Не нужно? — вдруг заорал я в трубку. — Так же как мне не полагалось знать, что ты жив и заперт в клинике? А может, и еще что-нибудь есть, чего мне не надо знать?

— Твоя карьера была на самом взлете, ты должен был сосредоточиться на…

— Это мой отец! Ты… Как ты мог со мной так поступить, Этти? Я же тебе верил!

— Морган, у меня батарейка садится. Сохраняй хладнокровие. Сейчас он находится под постоянным наблюдением одного из лучших врачей Дели. И я лично за всем слежу. Я тебя обнима… Бииииип!

— Черт!

— В сети случаются сбои, — участливо говорит один из клиентов отеля, вышедший именно сейчас подымить сигаретой. Он и мне предлагает одну, я ее принимаю от всего сердца. — Вы в порядке, месье? У вас руки дрожат.

Передо мной мужчина лет тридцати, атлетического сложения, одет в серые шерстяные брюки и элегантную рубашку, подобранную со вкусом, чего даже Гиацинт не стал бы отрицать. По-гречески говорит с легким, едва уловимым акцентом.

— Я только что узнал скверную новость. Моя несдержанность вас, наверное, шокировала, прошу прощения, я не заметил, как вы подошли.

— Пустяки. Мне это знакомо. Неприятности, к сожалению, всегда застают нас врасплох.

На его аристократическом лице выражалось сочувствие, ненавязчивое, деликатное. Щелкнув позолоченной зажигалкой, он дат мне прикурить.

— Путешествуете для удовольствия? — из чистой вежливости спросил я.

— Нет, приехал по делам. У меня много работы на этом острове. А вы?

— Я археолог.