Гринвичский меридиан

Такси высадило их возле сквера Людовика XVI, и Абель следом за Карье вошел в высокую, двойную застекленную дверь. Гигантский холл, погруженный в полутьму, казалось, целиком занимал весь первый этаж. Пол этого просторного вестибюля был покрыт ковром, таким старым и так идеально совпадающим с его площадью, что поневоле возникал вопрос, который из них — ковер или холл — создан для другого. Они подошли к стеклянной будочке, где консьерж в заморском наряде дремал над толстенной книгой в сиреневом переплете. Сторож неохотно оторвался от книги и едва повернул голову, когда Карье сквозь переговорное устройство назвал свое имя. Он еще чуть-чуть приподнял веки и плексигласовую перегородку и попросил повторить.

— Карье, — повторил Карье.

Консьерж воздел палец, веля подождать, перевел его в горизонтальное положение, указав на три низких кресла и журнальный столик, стоявшие в дальнем конце холла, и наконец всунул его в дырочки телефонного диска, который повернул три раза, после чего резким тычком захлопнул прозрачную перегородку. Карье внимательно проследил за губами охранника, произносившего его имя, затем отвернулся и пересек холл. Абель сел рядом с ним, бережно придерживая на коленях картонку.

Вестибюль был так же пуст, как просторен, и так же тих, как сумрачен. Единственными его украшениями являлись эти кресла со столиком, будка с охранником, маленькая пальма в кадке, торчавшая в глубине помещения, словно путевой столб, да бесчисленные узоры на ковре под ногами. Эти пестрые узоры издали казались абсолютно хаотичными — по крайней мере, Абель со своего места никак не мог определить рисунок в целом, более того, понять, существует ли он вообще. Наверное, следовало выйти на середину холла, чтобы собрать воедино все эти разбросанные завитушки, синтезировать их, воссоздать цельную картину или хотя бы угадать замысел. Абель осторожно поставил шляпную картонку на низенький столик, поднялся и пошел к центру ковра, внимательно разглядывая узоры под ногами. Они были вполне конкретны и узнаваемы: тюльпан, дельфин, раскрытая книга, две скрещенные скрипки, пушки, человеческие лица, какие-то звери, виноградные гроздья. Но, хотя каждый отдельный образ был вполне ясен, Абель никак не мог установить между ними ни логическую связь, ни сходство, ни соотношение, ни близость, ни аналогию. Дойдя до середины, он попытался сложить части этой головоломки, придать ей смысл, но тщетно: площадь ковра была слишком велика, чтобы различить самые дальние детали, без которых создание общей концепции, естественно, не представлялось возможным. Ковер выглядел огромной парадоксальной абстракцией, состоявшей исключительно из разобщенных декоративных элементов. Абель вернулся в свое кресло.

В будке зазвонил телефон. Консьерж снял трубку, выслушал, положил ее. Его палец ткнулся в стекло, подавая им знак, затем легким движением снизу вверх указал на лифт. Карье встал.

На третьем этаже дверца лифта открылась, выпустив их в такое же необозримое пространство, как холл, только еще более безмолвное и гораздо более светлое. В самой глубине находился письменный стол, а за ним — человек, сделавший им знак подойти. Абель и Карье пересекли зал, такой длинный, что эта ходьба могла сойти за прогулку. Когда они приблизились, человек за столом вопросительно вздернул подбородок, глядя на Абеля.

— Абель Порталь, — доложил Карье. — Работает со мной.

Абель слегка удивился этой бесцеремонной характеристике, в некотором смысле двойной, поскольку, представляя Абеля человеку за столом, она одновременно представляла Абеля ему самому, в новом статусе и в новой роли. Но он ничего не мог возразить на это. Только странно было сознавать, что его упорядоченное существование таило в себе вторую, неведомую ему жизнь и что прочный порядок, которому он подчинил свой жизненный процесс, рискует принять совсем иные формы, иное значение, иной смысл, коренным образом не совпадающие с теми, которые он пожелал и смог установить для себя. Его взгляд не отрывался от синего квадрата, замершего на стене, как птица на электропроводах. Карье приступил ко второй, симметричной половине знакомства.

— Господин Хаас, — объявил он голосом распорядителя конференции. — Мы работаем на него.

— Фильмы получили? — спросил господин Хаас.

Карье порылся в кармане, извлек оттуда бобину и протянул ее Хаасу. Скупым жестом господин Хаас указал на предмет, похожий на древнюю скульптуру или муляж древней скульптуры, то ли из камня, то ли из обожженной глины, в виде грубо вылепленной головы, покоившейся на цоколе из матового металла.

— Вы знаете, как это включать, — сказал он.