Гринвичский меридиан

В комнате было три стола. Два самых длинных составили вместе и положили на них тело Лафона; Карье объявил, что совет они будут держать за третьим. Для начала они устало развалились в креслах, чтобы отдышаться, как спортсмены в раздевалке. Альбен включил радио. Оттуда по-прежнему лилась фортепьянная музыка, медленная, печальная, скорбная.

— Когда жизнь начинает косить под кино, — заметил Альбен, — то стоит включить радио, и вы получите музыку, как в кино.

— Выключите немедленно, — возмущенно приказал Карье. — Начинаем собрание.

Все трое пересели на стулья. Собрание прошло в ускоренном режиме, с изменениями в программе. Карье пришлось самому, с величайшей неохотой, объяснять Селмеру, в чем состоит его задача. На первый взгляд она показалась Тео весьма расплывчатой, но он поостерегся задавать вопросы, предчувствуя, что они вызовут лишь другие вопросы, а те — следующие, рискуя вылиться в конечном счете в бесконечный поток вопросов, которые могли привести к весьма опасным ответам, а он давно уже понял, что на этом лучше не зацикливаться.

Впрочем, он не слишком вникал в суть речи Карье и в результате вынес из нее только главное: ему снова предстоит путешествие. Что ж, тем лучше, подумал он. Ему с самого приезда в Париж очень не хотелось проводить тут зиму.

14

На следующее утро в темноте зазвонил телефон. Понадобилось несколько секунд для того, чтобы сорокаваттный ночник, стоявший у изголовья, разогнал эту тьму; его чахлый свет выявил край постели и все, что находилось вокруг нее, а именно свалку из книг, газет, скомканной одежды и окурков, а затем и хозяйку постели, вернее, только ее левый профиль и левую руку, снявшую трубку, хотя и этого было вполне достаточно, чтобы признать Веру.

Она собралась сказать «да» или «алло», и ее губы уже сложились для этого нужным образом, но звук никак не шел изо рта, и ей пришлось откашляться, чтобы привести в действие голосовые связки, — так остывший мотор разогревают резким рывком акселератора.

— Да, — прохрипела она наконец.

В трубке зашуршал чересчур громкий мужской голос, он неприятно резал ухо.

— Нет, — ответила Вера, — вы ошиблись.

В трубке снова зашуршал голос.

— Как вы сказали? — переспросила Вера.

На сей раз трубка шуршала довольно долго.

— Да, — сказала Вера, — это тот самый номер, но здесь таких нет.

Последовало новое шуршание, во время которого второй человек, лежавший в кровати и доселе невидимый, спросил, в чем дело.

— Кто-то ошибся, — шепнула Вера. — Спрашивают Блеза, а я говорю, что никакого Блеза тут нет.

— Ну-ка дай мне трубку, — сказал Поль.

— Это Блез? — вопросительно прошуршал голос.

— Да, — ответил Поль, — это я.

— Извините за ранний звонок. Я вас, наверное, разбудил.

Поль взглянул на часы Веры из-за плеча Веры. Они показывали без чего-то четыре ночи.

— Да нет, — сказал он, — то есть рановато, конечно, но это не страшно.

— Дело в том, что вы можете срочно понадобиться.

— Слушайте, Альбен, — сказал Поль, сделав предварительно глубокий вдох, — меня все это уже не касается. Я прошу вас понять наконец, что меня все это уже не касается. Я еще раз объяснил это Тристано, когда последний раз виделся с ним. Я больше с вами не в деле, ясно вам? Просто удивительно: такое впечатление, что я говорю с глухими.

— Да, конечно, — ответил Альбен, — мне все ясно. А знаете, что случилось вчера?

— Нет, — отрезал Поль, — не знаю и знать не хочу. И, пожалуйста, не говорите мне ничего.

— Но я все-таки должен держать вас в курсе.

— Альбен, — воззвал Поль, — на сей раз я вас прощаю, но запомните, что с этой минуты я не желаю быть в курсе чего бы то ни было. Все кончено, мы больше с вами не знакомы. Уразумели?

— Уразумел, — ответил Альбен, — ладно, спите дальше. До скорого.

— Прощайте, — сказал Поль.

Он выдохся вконец. Положив трубку, он выключил лампу и снова уснул. За окном начинало светать, но пока едва заметно; по холодным улицам проезжали редкие машины, пешеходов же и вовсе не было. Стояла угнетающая тишина, тем более угнетающая, что не абсолютная.

Прошло несколько часов. Детишки в соседних квартирах проснулись и тихонько завозились, зашмыгали мимо постелей родителей, которые с тяжкими вздохами продирали глаза. С нетерпением ожидая той минуты, когда можно будет встретиться друг с другом, сбиться в группы или, наоборот, разбежаться, ребятня то и дело нарушала безмолвие своим шушуканьем; по мере наступления зари оно звучало все громче, ширилось вместе с юрким светом, который лез во все дыры, пронизывал занавеси, врывался в подъезды, осаждал шкафы, брал в союзники зеркала и активно завоевывал стратегические — с оптической точки зрения — пункты, до той самой минуты, пока наконец не вспыхнул и не засиял в полную силу, вынудив отцов семейств разлепить набрякшие веки, заморгать, подняться и побрести в уборную, давая таким образом сигнал к началу зимнего воскресного дня.

Прошло еще несколько часов, и наступил полдень. Улицы медленно, с усилием освобождались от ледяной корочки под бледным, неживым солнцем в облачной дымке. Поль все еще спал, и Вера тоже. Но тут позвонили в дверь; Поль встал и открыл. Это был Альбен.