Гринвичский меридиан

— Он оплатил мои услуги, — сказала я ей, но, видимо, в глазах Ее Величества я была кем-то вроде доступной русской проститутки, затащившей в постель ее одинокого, нежадного подданного. С ее точки зрения, Пол поступил вполне достойно и оказался даже чересчур добр — хватило бы с меня и половины суммы.

Чувствуя, что здесь мне понимания не найти, я оставила деньги валяться на диване, а сама пошла в ту комнату, где Пол хранил свои вещи. Я открыла пустой шкаф, из которого все мои мужчины забирали одежду так торопливо, будто бежали от меня куда глаза глядят. Мне хотелось, чтобы где-нибудь в углу ящика завалялся хотя бы носок Пола, однако в сборах он проявил завидную педантичность. Не осталось ничего — ни грязного платка, ни окурка в пепельнице, потому что он вообще не курил. Пусто.

Кажется, я поняла, что он действительно ушел, только в этот момент, когда не обнаружила ни единого его следа. Он просто исчез, будто я и впрямь его придумала, как мне казалось не однажды.

"О нет, — засмеялся Пол, перекрывая гул самолета, — ты не могла придумать меня. Ты могла придумать молодого, красивого мальчика".

И я закричала, чтобы он услышал в поднебесье:

— Я не хочу мальчика, Пол! Я хочу тебя!

Я так кричала, что не сразу услышала звонок. А когда наконец различила его тонкий голос в реве турбин и открыла дверь, мама бросилась ко мне и, ни о чем не спросив, заплакала навзрыд. Она судорожно прижимала меня и целовала, а мне было тошно ото всего этого. Тошно от того, что пришла она, а не Пол.

— Как ты узнала? — спросила я, чтобы она наконец успокоилась. Ведь я-то не плакала.

— Он позвонил Рите из аэропорта, а она — мне, — пряча глаза и сосредоточенно отыскивая платок, ответила мама. Меня всегда поражала ее способность мгновенно переходить из одного состояния в другое.

— Он позвонил Рите?

— Просил проведать тебя. И еще какую-то Алену. Это та девочка, что жила у тебя? Рита сказала, что лучше это делать мне. Кажется, она влюбилась в него, ты знала?

— Он просил проведать… Он решил, что я сойду без него с ума?

Мама с тревогой заглянула мне в глаза:

— А ты… ничего такого не чувствуешь? Никаких признаков? Ты ведь всегда сама замечала…

— Нет, мама. Ничего такого.

— Ты так громко кричала…

— Ты пройдешь? Или так и будешь стоять на пороге?

Она стала совать мне пакет:

— Я пирожков постряпала. Ты ведь наверняка ничего не ела!

— Не хочу, — я заглянула в пакет, и меня замутило от запаха.

— Я тебе дам — не хочу! — пригрозила мама. — Решила заморить себя голодом?

— Меня стошнит, если я начну есть.

Мама ахнула и зажала рот. Потом боязливо спросила, перекрестившись, будто заводила разговор о нечистой силе:

— Томка… А ты случаем не… того?

— Не знаю, — честно сказала я. — Пока трудно судить. Надеюсь, что — да.

— Да?! — завопила она и бросилась в комнату, будто надеялась отыскать Пола где-нибудь за шкафом. — Нет, ты точно сошла с ума! Надеюсь, что — да! Уму непостижимо! Ни работы, ни денег!.. Этого старого кобеля уже и след простыл, а она рожать собралась! Ты ведь наверняка и ему не сказала?

Ей не надо было объяснять, что мне не нужен мужчина, живущий со мной из жалости. И что, если б я только заикнулась о своих сомнениях, Пол тут же распаковал бы чемодан. И что оба до конца дней своих помнили бы, по какой причине мы вместе. Мама все это понимала. Она и сама поступила бы так же. И я ничего не ответила.

— Пойдем, хоть чаю попьем, — удрученно предложила она. — От чая-то тебя не тошнит?

Она так трогательно за мной ухаживала, что я не выдержала и расплакалась. Я легла головой на кухонный столик и рыдала в согнутый локоть, а все мое тело сводило судорогами от ужаса, когда в очередной раз всплывало: он исчез. Он совсем исчез. Англия была так же недосягаема для меня, как загробный мир. И оттуда тоже не возвращались. Пол явился из небытия, чтобы зачать новую жизнь, и снова канул в него. А я осталась…

— Мама, сколько километров до Великобритании? — спросила я, когда обрела способность говорить.

Она удивленно вытянула трубочкой губы:

— Уф! Я сколько до Москвы-то, не знаю… А ты что, собралась к нему пешком? Томка, а может, он еще тут? Во сколько московский рейс?

— Я не побегу за ним! Я за ним пойду…

Мама скептически заметила:

— Это, конечно, красиво… Но даже если ты просочишься через все границы, Ла-Манш тебе точно не одолеть.

— Почему? Я хорошо плаваю.

— Зимой?

— Значит, я поплыву летом.

Она хихикнула:

— Летом ты будешь во-от с таким животом! — она округлила сцепленные руки.

Я попыталась представить эту картинку и не смогла. Мне не хотелось пугать маму, но я все же созналась:

— Мам, все-таки со мной что-то не так… Я ничего не могу вообразить. Раньше я то и дело что-нибудь представляла, а сейчас, кроме его лица, ничего не вижу. У меня все время перед глазами его улыбка. Ты помнишь, как он улыбался?

Мама со вздохом согласилась:

— Да, уж этого не отнять… Хоть он и обошелся с тобой, как последняя сволочь, а улыбка у него была доброй.

— Ой, мама, ты же ничего не знаешь! — воскликнула я с досадой. — Это я обошлась с ним, как последняя сволочь.